Полицейскому Василий Сергеевич пояснил, что в Шанхае на короткое время остановился в пансионате, принадлежавшем русскому эмигранту, бывшему офицеру колчаковской армии. Там Ощепков во время обедов познакомился с другими постояльцами, которым рассказывал о Сахалине и политической ситуации на бывшей русской территории. Когда же зашел разговор о том, к какой партии принадлежит сам рассказчик, тот предложил всем записываться в партию «Д. Д.».
При кажущейся сегодня наивности версии, японская полиция, судя по всему, ее благополучно проглотила. Это может объясняться тем, что ее источник в советской разведке (а скорее всего, в советском посольстве в Пекине) тоже был русским и японцы сами ему не слишком доверяли. Сопоставив полученную от него информацию и рассказ Ощепкова, им пришлось выбирать, кому верить. Похоже, что выученик школы дзюдо Кодокан и бывший переводчик японской армии, которому к тому же симпатизировал Сиба, вызвал большее доверие, чем агент в Китае. Наблюдение за «Д. Д.», разумеется, не сняли, но… «кто предупрежден, тот вооружен». Василий Сергеевич отправил срочное донесение в Хабаровск, потребовав немедленно сменить оперативный псевдоним, и был наречен «Монахом». Работа резидента, как и наблюдение за ним японской полиции, после первоначального невероятного напряжения постепенно перешла в рабочий режим.
Собственно, сама поездка в Харбин была вызвана необходимостью еще раз скоординировать действия резидента и его руководства. За те два месяца, что Ощепков находился в Японии, он успел побывать в Токио, где встретился с неким «К.» (по материалам М. Алексеева) или Абэ (по версии В. И. Лоты). Этот человек был однокашником Василия Сергеевича по семинарии, а в Японии такие студенческие связи много значат, высоко ценятся и тщательно сохраняются всю жизнь. Логика традиции проста: вчерашние студенты, оказавшись в разных ведомствах, параллельно растут и на протяжении всей карьеры могут оказываться полезны друг для друга. Именно так и произошло в случае с Ощепковым и Абэ. Японец, изучавший в семинарии русский язык, то есть оказавшийся в положении, зеркальном ситуации с русскими подростками в ней, стал офицером японской армии и служил теперь преподавателем в военном училище, имея допуск к секретной информации. Это был шанс, и Василий Сергеевич сумел успешно его использовать. Он встретился с Абэ и попросил того выполнить «несколько пустяковых поручений»
[207]. Абэ, симпатизировавший «русскому медведю» и верный студенческой дружбе, согласился. У японца в то время болела жена, и его русский друг, разыгрывавший из себя успешного кинопромышленника, одолжил Абэ крупную сумму «на лекарства». По счастью, лечение помогло, и в соответствии с японской традицией Абэ стал должником Ощепкова не только в материальном, но и в моральном смысле. Если японец не был подставой японской полиции (а мы вряд ли когда-нибудь узнаем это доподлинно), то это стало серьезной удачей советской разведки. Но теперь следовало вести себя особенно осторожно, чтобы ее не спугнуть. К сожалению, именно этого не понимали в Центре.
В Харбине Ощепков встречался не только с представителями «Алексеева и К0» для получения новых кинокартин, — этим он полностью оправдал свою поездку на материк в глазах японской полиции. Там у него состоялся разговор с новым начальником разведотдела штаба Сибирского военного округа Анатолием Заколодкиным, который теперь лично курировал деятельность резидента в Японии. Заколодкин потребовал скомпрометировать Абэ, получив от него какой-либо секретный документ, «чтобы таким образом держать его в руках, а также стараться найти связь из Японии». С одной стороны, это было верным и прагматичным решением, с другой — шантаж японца мог мгновенно разрушить еще хрупкую связь, которая только намечалась между резидентом и его пока единственным агентом. Японца надо было холить и лелеять, помня о том, что «шпионство есть дерево, приносящее плоды много лет спустя после посадки»
[208], а не начинать его трясти как спелую грушу. В любом случае, для работы с Абэ требовалось присутствие Ощепкова именно в Токио, а это было не так просто.
Ощепковы к тому времени вполне освоились в Кобэ. Сохранился их адрес, написанный рукой Василия Сергеевича на импровизированной «визитной карточке» — листочке, вырванном из харбинского блокнотика: «Kobe, 137, Nakayamate-dori-chome». Учитывая, что этот листок хранится в его личном деле, скорее всего, он был передан Заколодкину при личной встрече в феврале 1925 года, а затем аккуратно подшит в дело.
Длинную и широкую Накаяматэ-дори справедливо будет назвать проспектом, отделяющим в центральной части Кобэ равнинную прибрежную часть (вместе с тем районом, где находился ранее иностранный сеттльмент) от резко поднимающихся вверх предгорий (с жилым иностранным кварталом Идзинкан в районе Китано). Кварталы Накаяматэ по японской традиции имеют нумерацию: 1-й, 2-й, 3-й и т. д. Из «визитки» Ощепкова непонятно, о каком именно из них идет речь. Думаю, со временем это открытие будет сделано. Можно предполагать, что указанное место находилось на сравнительно небольшом участке города, в самом его центре и неподалеку от станции Санномия.
Жизнь в центре эмигрантской колонии, русской диаспоры, находящейся под плотным контрразведывательным обеспечением противника, теперь уже не могла устроить советскую разведку: риска оказалось слишком много, а полезной информации слишком мало. К тому же совсем не блестяще шли финансовые дела. «Алексеев и К0» нарушил контракт, продав Ощепкову в Харбине кинокартины, которые уже шли в Японии. Их прокат, даже с озвучкой экзотического русского бэнси, не приносил ожидаемой прибыли, а оперативные расходы, в том числе на подкуп Абэ и кормление Сиба, со временем привыкшего брать взаймы «надолго», советский разведчик вынужден был осуществлять со своего банковского счета. Ощепков попал в патовое положение, но на первый раз сумел успешно выйти из него благодаря случайности или, точнее, обширным знакомствам и старым связям.
В июне 1925 года Василий Сергеевич встретил в Кобэ соученика по Александровскому реальному училищу по фамилии Клейе, сына крупного германского лесопромышленника, нефтяника и геолога Фридриха Клейе, имевшего представительство и на Сахалине, и в Кобэ. Русский немец в Японии тоже сохранил хорошие воспоминания о своем однокашнике и предложил ему отличную работу — пост главы представительства германской кинематографической фирмы «Вести» в Токио
[209]. Это была невероятная удача и, что немаловажно, в столь счастливом стечении обстоятельств нельзя было подозревать японскую контрразведку. В августе 1925 года чета Ощепковых покинула «полурусский» город Кобэ и приготовилась к отъезду в Токио — поближе к действительно ценным источникам информации, в город Кано Дзигоро, Николая Японского, в город юности резидента Монаха.
Глава тринадцатая
ПЛАНОВОЕ ХОЗЯЙСТВО
Согласившись на предложение Клейе и имея в виду предстоящий переезд в японскую столицу, Ощепков снова отправился в Харбин. На этот раз остановился не у Незнайко, а в меблированных комнатах «Модерн» на Китайской, 177. Повод придумывать не пришлось — «Алексеев и К0» не выполнял подписанный со своим японским представителем контракт, и Василий Сергеевич ехал разбираться. Заодно вез первые результаты выполнения заданий разведотдела для передачи их новому куратору. Им оказался некто Михаил (по другим данным, Максим) Бабичев, сообщивший, что теперь он будет «вести» агента вместо Леонида Бурлакова. Бабичев принял документы и передал резиденту разведывательное задание на 1926 год, состоящее из десяти пунктов
[210]. «Разборки» с фирмой Алексеева ничего не дали, и Василий Сергеевич вернулся в Японию с грузом новых задач, нерешенных финансовых проблем, но воодушевленный перспективами дальнейшего становления резидентуры.
