«Назначено лечение…» Как тут снова не вспомнить Солженицына, назвавшего тюремных врачей «лучшими помощниками следователя и палача»? Как не вспомнить о том, что следователи-палачи могли запытать, забить до смерти, а врач потом со спокойной душой подмахивал протокол о смерти от цирроза печени или от инфаркта, а уж что касается лечения: «Лечить? У нас не лечат!» Но даже в таком случае, когда все кончалось на первом и последнем допросе, в дело обязательно подшивался протокол о вызове на этот допрос: чекистская бюрократия все фиксировала, следователям тоже надо было отчитываться, что не халтурили, что не курили часами, а выполняли «физические упражнения с резиновой палкой». Потому правило было железное: вызвали — подшей бумагу.
В уголовном деле Ощепкова протоколов нет совсем. Значит, его не вызывали, он ждал своей очереди восемь дней — обычное дело для «зашивавшихся» в те дни от обилия «шпионов» следователей, а умерев, оставил палачей ни с чем. На Василия Сергеевича были собраны показания, «имелись виды». Его смерть разрушила их судебные перспективы. Прахом пошли попытки «пришить» Ощепкова к делу Кима, Крылова, Плешакова, позже — Юркевича. Его смерть избавила Анну Ивановну Казем-Бек («харбинка»!) от необходимости отправиться в лагерь в соответствии с пунктом 12 приказа «о харбинцах». Может быть и то, что ее не арестовали независимо от мужа — случайность, ошибочное удаление из списков после смерти Ощепкова и закрытия его дела. Ссылка на приказ № 00486 в пункте 12 говорила об уголовной ответственности ЧСИР — «членов семьи изменника родины», подлежащих заключению просто за то, что они любили своего мужа, отца, брата. Но вместе с Ощепковым из списков выпала и его жена, и ее никогда не преследовали.
Постановление о реабилитации Василия Ощепкова было подписано 2 февраля 1957 года. В нем, помимо всего прочего, сказано (орфография источника сохранена):
«Из материалов дела видно, что ОЩЕПКОВ был арестован органами НКВД без наличия доказательств, подтверждающих проведение им враждебной деятельности против СССР… Произведенной в настоящее время проверкой в Учетно-Архивных отделах УКГБ по Московской области, гор. Москве, Государственном Особом Архиве МВД СССР, Приморском краевом государственном архиве, Центральном Государственном Архиве СССР Дальнего Востока, Хабаровском Крайгосархиве данных о принадлежности ОЩЕПКОВА к иноразведорганам не имеется…
1. Постановление УГБ УНКВД МО о прекращении дела ОЩЕПКОВА В. С. за смертью последнего, отменить.
2. Дело по обвинению ОЩЕПКОВА Василия Сергеевича прекратить по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР за отсутствием в его действиях состава преступления»
[341].
Василий Ощепков умер, погиб. Умер в страшных мучениях, но поневоле совершил последний подвиг в своей жизни: появившись на свет в царской каторжной тюрьме, он покинул его в тюрьме советской, никого не оговорив, не предав, не оставив о себе ни единого слова недоброй памяти. Но и без этого многие, кто имел отношение к судьбе разведчика, разделили ее. Давайте вспомним хотя бы некоторых персонажей этой, уже заканчивающейся книги, чтобы никогда больше не забывать о них.
Первый теоретик русской разведки, учитель учителей Ощепкова, начальник штаба Юго-Западного фронта во время знаменитого Брусиловского прорыва 1915 года, царский генерал Владислав Наполеонович Клембовский стал сменовеховцем. Приняв советскую власть, он этой самой властью был арестован и умер после двухнедельной голодовки протеста в 72-й камере 7-го коридора Бутырской тюрьмы
[342]. Не реабилитирован.
Его наследник в деле развития теории спецслужб, бывший шеф колчаковской разведки генерал Павел Федорович Рябиков иллюзий в отношении советской власти не питал. После пребывания в Японии и Китае, где он находился в качестве представителя атамана Семенова, уехал в Чехословакию, где мирно скончался в августе 1932 года
[343].
Бывший подчиненный Рябикова Владимир Дмитриевич Плешаков — советский разведчик Митрич, как мы помним, — был расстрелян в 1937 году под Москвой. Реабилитирован в 1957 году
[344].
Еще один товарищ Ощепкова по семинарии, в доме которого он жил по пути в Японию в 1924 году, Исидор Яковлевич Незнайко, тоже был связан с советской разведкой. Но, став лучшим переводчиком с японского языка на КВЖД, отказался вернуться в СССР в 1935 году и тем самым спас жизнь себе и своей семье. Он приехал на родину только в 1954-м, был сослан на целину и скончался в 1968 году, передав своим наследникам память о Токийской семинарии и том страшном времени.
Трофим Степанович Юркевич, старый друг нашего героя, был арестован по приказу «о харбинцах» в конце марта 1938 года. 25 марта он «сознался» на допросе, что в 1929 году был завербован «агентом японской разведки» Василием Ощепковым. Через два дня изменил показания, но это ничего не решало… Расстрелян на Бутовском полигоне 10 июля 1938 года. Реабилитирован в 1958-м
[345].
Сведений о их однокашнике по семинарии и коллеге по службе в большевистской разведке Гаврииле Николаевиче Журавлеве после 1935 года не обнаружено, но известно, что в 1989 году он был реабилитирован. Очевидно, и его жизнь закончилась в конце 1930-х…
[346]
Стефан Петрович Сазонов, тоже бывший семинарист, ставший адъютантом атамана Семенова, в конце концов уехал из Японии в Маньчжурию, где, по некоторым сведениям, стал редактором газеты. 13 сентября 1945 года был арестован органами контрразведки «Смерш» Амурской флотилии. 24 января 1946 года расстрелян в Хабаровске. Реабилитирован в 1991 году, но его уголовное дело до сих пор засекречено
[347].
Сам атаман, генерал-лейтенант Григорий Михайлович Семенов был захвачен в августе 1945 года в китайском Даляне. Через год повешен в Москве. Репрессирована вся его семья. Не реабилитирован.
«Товарищ Аркадий», Леонид Яковлевич Бурлаков, с сентября 1938-го по декабрь 1940 года сидел в тюрьме по стандартному обвинению в шпионаже в пользу Японии. Его пытали, требовали выдать «шпионов», однако виновным себя Аркадий так и не признал. Был освобожден, всю войну занимался подготовкой чекистов к заброске в тыл врага, к работе против абвера, был награжден. Его сын погиб в боях на Курской дуге. Сам Аркадий умер в 1957 году в Москве
[348].
