За несколько дней до смерти Шпилер неожиданно сказал мне: «Я хочу, чтобы меня похоронили по христианскому обряду». Из прошлых разговоров с ним я знал, что в дни здоровья он сомневался в истинности христианской веры и бунтовал против нее. Его дух восставал против традиционной идеи, но в душе и в своих отношениях к людям Шпилер неизменно оставался христианином, так же как и подавляющее большинство военнопленных. Похоже, Шпилер, оказавшись в тяжелейшем положении, обратился к единственной твердой опоре, которую смог разглядеть среди нашего потерянного мира. В такие моменты страданий все наносное, все маски, все заблуждения спадают с человеческой души. Внутренний взор беспощадно проникает сквозь все взгляды и убеждения. Смерть оставляет только вечное. Все остальное рассыпается в прах.
Ибо каждое сердце стремится к вечности.
Сцена зала была задернута черным занавесом. На фоне занавеса стоял высокий узкий крест. Под крестом, в открытом гробу лежал покойный. Он был одет в зеленую шинель и укрыт сосновыми ветками.
Вокруг гроба стояли мы — друзья и пациенты умершего. Позади нас — русские врачи. Играл траурный марш Мендельсона. Пастор Фетгер из Билефельда, высокий, хрупкого сложения человек, произнес благословение. Он сам лишь недавно оправился от серьезной болезни. Волосы его поседели, руки дрожали, когда он поднял их для благословения. То, что он говорил, относилось не только к покойному, но ко всем, кто лежал под землей далеко отсюда, ко всем, кто спал вечным сном под Сталинградом, в степях между Доном и Волгой, ко всем, кто ушел в последний путь без христианского благословения.
Над всеми ними витал теперь знак креста. Покойный тоже хотел лежать под его сенью.
Впервые за много лет слезы выступили на наших глазах. Безличные слова заупокойной службы подействовали на нас сильнее, чем вид страданий и смерти. Как солдаты, мы научились думать сообща — сначала о других, а потом о себе. Мы чувствовали, что. древними священными словами говорит не только человек в преходящий момент, мы слышали плач тысячелетий, в течение которых люди в вере и уповании искали последнего спасения. Казалось, что сотни тысяч погибших в Сталинграде говорят устами человека, стоящего у гроба, говорят, взламывая корку вокруг наших очерствевших сердец.
Пастор читал заупокойные псалмы:
«Господи! Ты нам прибежище в род и род.
Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты — Бог.
Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: «Возвратитесь, сыны человеческие!»
Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи.
Ты, как наводнение, уносишь их; они — как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает.
Ибо мы исчезнем от гнева Твоего и от ярости Твоей мы в смятении.
Ты положил беззакония наши пред Тобою и тайное наше пред светом лица Твоего.
Все дни наши прошли во гневе Твоем; мы теряем лета наши, как звук.
Дней лет наших — семьдесят лет, а при большей крепости — восемьдесят лет; и самая лучшая пора их — труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим.
Кто знает силу гнева Твоего и ярость Твою по мере страха Твоего?
Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобрести сердце мудрое.
Обратись, Господи! Доколе? Умилосердись над рабами Твоими.
Рано насыти нас милостью Твоею, и мы будем радоваться и веселиться во все дни наши.
Возвесели нас за дни, в которые Ты поражал нас, за лета, в которые мы видели бедствие.
Да явится на рабах Твоих дело Твое и на сынах их слава Твоя;
И да будет благоволение Господа Бога нашего на нас, и в деле рук наших споспешествуй нам, в деле рук наших споспешествуй».
Снова ужас великой битвы и поражения поднялся со дна наших раненых душ; казалось, что мы навеки потеряем опору, если не сплотимся по ведению наших душ:
«Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится,
Говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»
Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы,
Перьями своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен, щит и ограждение — истина Его.
Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем,
Язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.
Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится:
Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым.
Ибо ты сказал: «Господь — упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим;
не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему;
Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих:
На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею;
На аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона.
«За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое.
Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его,
Долготой дней насыщу его и явлю ему спасение Мое».
Мы закрыли гроб, думая о тех, кому не было явлено спасение, о тех, кто лежал сейчас плечом к плечу с товарищами в братских могилах. Хороня в Сталинграде мертвых, мы укладывали старые доски на мертвецов, чтобы не сыпать землю на их лица.
На улице ждала повозка. На гроб мы положили крест, венок и эпитафию. Лошадка тронулась. Ветерок шевелил венок. Земля мягко дышала под нашими ногами. Мы вошли в лес. Под деревьями солнечные лучи плели золотистое кружево. Мы опустили гроб в благоухающую землю, ко всем его дорогим товарищам. Доктор Гейнц Висброк произнес прощальную речь: «Помни, Господи, раба твоего Рихарда. Он опередил нас на последнем пути веры и покоится теперь в мире. Мы просим Тебя, Господи, дай ему и всем, кто почил во Христе, добра, света и мира».
Стало тихо, так тихо, как будто к этим словам прислушались все, лежавшие в земле. Достигло ли слово, впервые услышанное в детстве, их ушей? Откуда они донеслись — издалека или изблизи?
Запела птица.
Была суббота, канун Светлого воскресенья.
Днем я отправился в одну из деревень, находившуюся в глуши леса, неподалеку от церкви. Я смотрел на блестящие золотые кресты над яркими куполами, подошел к кладбищу за церковной оградой. На могильных камнях было написано: «Прими, Господи, душу его с миром».
Я возвращался домой, слыша шелест ветра в верхушках деревьев. Потом ветер стих и на мир снизошла тишина. Сколько горя и страданий скрывается в этом лесу, в самом начале которого упокоился наш последний усопший?
Эпилог
Под Сталинградом в окружение попали двести пятьдесят тысяч человек. Сорок пять тысяч раненых и больных было вывезено на самолетах в Германию до прекращения сопротивления. Сто тысяч погибли, замерзли или умерли от болезней во время сражений. Около девяноста тысяч были взяты в плен. В большинстве это были раненые, обмороженные, истощенные и больные. Самые слабые из этих девяноста тысяч остались в Сталинграде — эта книга описывает их судьбу.
