Как бы ни изящно было объяснение, все же существует еще одно, и гораздо лучшее – стоит лишь провести параллели между некоторыми сезонными ритуалами, такими, как праздник вавилонского Нового года и аналогичный афинский праздник.
Во время праздника вавилонского Нового года, смысл которого был исключительно прагматическим (сельскохозяйственным), ответственный за жертвоприношение священнослужитель и непосредственный исполнитель очищали алтарь бога Набу, сына Мардука, шкурой убитой овцы, забрызгивая стены храма ее кровью; после этого они должны были удалиться в пустыню, пока не закончится праздник, поскольку акт жертвоприношения делал их нечистыми. В еврейском празднике Вознесения, который изначально был частью осеннего праздника Нового года, мы находим сходную комбинацию ритуального убийства и дальнейшего бегства, но здесь люди заменены жертвенными животными, а именно двумя козами, одну из которых убивают, а вторую отпускают в пустыню. В афинском празднике жертвенным животным был бык. А два его главных врага, совершив убийство, бежали.
Таким образом, предполагается, что побег Каина воплощал в себе обрядовый побег. Совершивший жертвоприношение считался опозоренным и «нечистым» и изгонялся из общины до тех пор, пока не очистится. При этом его вина была общей виной, а не только отдельного человека. Это объясняет, почему убийца получил защитную метку. Он был не простым, обычным убийцей, он был человеком, освященным печатью Божьей, – он совершил это деяние на благо всей общины. Совершенное повлекло за собой обрядовое покаяние и временное бегство убийцы, однако личность его была неприкосновенной. Более того, объяснение этой защитной метки – это то, что она представляла собой некую татуировку или какой-то другой символический знак, указывающий на принадлежность беглеца к священной группе. Мы имеем подтверждение тому в Ветхом Завете, где говорится, что у пророков были подобные метки, и объясняется, что эти метки использовались как отличительный знак принадлежности к храму как собственности Бога.
Таким образом, оригинальная форма первой части яхвистской истории о Каине и Авеле была, вероятно, обрядовым мифом, описывающим ритуал жертвенного убийства, который должен был обеспечить богатый урожай; после жертвоприношения исполнитель спасался бегством, но у него имелась защитная метка, указывающая на его принадлежность к священной группе людей.
Однако, подобно другим мифам, этот миф прошел долгий путь трансформаций, приобретая новое значение и использование: лишь после этого он попал в руки яхвиста и был использован им в религиозных целях. Он говорит о вражде, которая существовала между оседлыми крестьянами, обрабатывавшими землю, и кочевыми племенами, которые жили на границе плодородных земель и неоднократно пытались вторгнуться в них. Миф также приобрел этиологический характер, объясняя происхождение кровной мести. Иногда высказывается предположение, что миф призван объяснить предпочтение, которое Яхве отдавал жертвоприношениям животных. Однако это предположение не является удовлетворительным, поскольку в Левитском кодексе нет упоминания о подобных предпочтениях: одинаково ценились и подношения в виде овощей, и жертвоприношения животных.
Вторая часть мифа, которая в ее нынешнем виде повествует о дальнейших приключениях Каина, берет свое начало в других источниках и представляет собой совершенно определенную традицию. Вероятно, это фрагмент древней истории кенитского клана, о котором в истории евреев содержится довольно много информации. Однако очевидно, что фрагмент истории Кенитов, который лежит в основе второй части мифа о Каине и Авеле, переплелся с другими элементами, чуждыми кенитской истории. Кениты всегда были кочевым (или полукочевым) народом и в основном жили в палатках. Однако предок Кенитов в этой части мифа выступает как строитель городов, обитатель земли, географическое местонахождение которой определить невозможно. Он предстает основателем рода, который дал начало всем росткам цивилизованной жизни. Если мы сравним генеалогию Каина, представленную яхвистом в 4: 17–18, с генеалогией варианта Ж, приведенной в 5: 1-30, то станет ясно, что эти две генеалогии идут параллельно истории о предках первого человека. Это видно из следующей таблицы.
Если сравнить эти два списка, то мы увидим, насколько близко их сходство. Во-первых, отцом Каинана в списке Ж является Энос, но это всего лишь еще одно еврейское слово для обозначения слова «мужчина» и синоним Адаму, первому человеку. Каинан – это еще одно еврейское имя Каина, так что в первоначальной форме обоих списков первый человек был отцом Каина. Далее, Ирад – это то же самое, что и Иаред; Энох появляется в обоих списках; Мехиаэлю соответствует Малелеил, а Мафусаилу Мафусала, или Мефулселах; и, наконец, Ламех появляется в обоих списках. Поэтому не подвергается сомнению тот факт, что мы имеем дело с двумя вариантами одного и того же списка и что список потомков Каина в списке Я-Э, по сути, является генеалогией первых обитателей земли, а вторая часть мифа является рассказом об истоках различных элементов ранней цивилизации.
Поэтому мы имеем дело с тремя линиями, которые последователь Яхве либо сплел воедино в связное повествование и объединил историей о рае, либо обнаружил уже соединенными в истории клана Кенитов и использовал их в собственных религиозных целях. Связи Кенитов с евреями установились, еще когда Моисей (согласно саге) женился на девушке из рода Кенитов (Книга Судей, 4: 11, где «зять» должен стать «тестем»), и это может дать объяснение, почему последователь Яхве смог найти и использовать в своем повествовании о корнях Израиля элементы кенитской истории. Следует также добавить, что фрагмент древней поэмы, помещенный в 4: 23-4, где усиливается элемент кровной мести как части законов пустыни и где говорится, что он берет свое начало в истории предков Кенитов, укрепляет нас во мнении, что именно в кенитской истории яхвист черпал материал для своего варианта мифа. Три линии, которые были таким образом сохранены, трансформированы и соединены в связное повествование, это – обрядовый миф, описывающий ритуал жертвоприношения и обрядовое наказание; этиологический миф, объясняющий происхождение кровной вражды, существующей у кочевых народов, и древнее генеалогическое древо, являющееся воплощением одного из многих вариантов происхождения цивилизации у древних семитов. Этот миф о Каине и Авеле иллюстрирует, какие изменения, возможно, претерпевает миф, такой, как, например, шумерский миф о крестьянине и пастухе, в ходе своих странствий по свету.
Следующим мифом, который последователь Яхве вплетает в свою «историю спасения», является, возможно, самый распространенный из всех мифов – миф о потопе. Мы уже рассмотрели формы этого мифа, распространенные среди шумерских, а потом и семитских завоевателей, и выяснили, что у египтян его не было, хотя у них и был миф об уничтожении человечества. Мы еще увидим, что миф о потопе не был единственной формой мифа об уничтожении человечества, известной еврейским писателям. Однако прежде, чем мы приступим к рассмотрению еврейского варианта мифа о потопе, следует упомянуть весьма важный мифологический вариант, который был использован в качестве связующего звена между мифом о Каине и Авеле и мифом о потопе.
