В повествовании о рождении Иисуса в Евангелии от Матфея прослеживается и третья тенденция, которая поднимает вопрос о заимствованиях из языческих источников. Мы уже видели, что при описании деятельности Бога по сотворению мира еврейские писатели использовали шумерские и вавилонские мифы о творении и что в их трактовке этого материала можно увидеть начало нового использования мифов как инструмента божественного откровения. Поэтому прецедент использования и развития мифов в какой-то степени берет свое начало в переосмыслении первоначальной функции мифа в древних религиях. Самую острую форму эта тенденция приобрела в связи с христианской догмой о непорочном зачатии.
Можно трактовать соответствующее положение Евангелия от Луки подразумевающим вмешательство божественной силы, сравнимое с тем, которое мы имеем в ветхозаветных текстах о рождении Исаака или Самсона. С другой стороны, слова в Евангелии от Луки, относящиеся к происхождению Иисуса как «сына Иосифа», показывают, что Иисус не имел земного отца. Однако Матфей в этом случае утверждает, что «Мария зачала ребенка от Святого Духа». И далее автор Евангелия объявляет, что это событие является исполнением пророчества Исайи, которое он цитирует из Ветхого Завета, приведенного в греческом Пятикнижии. Согласно этой версии: «Запомни, дева будет беременна ребенком, и родит сына, и назовет его Иммануил». Здесь следует отметить, что греческое слово «parthenos» переводится как «девственница». Однако еврейское слово «almah», которое авторы Пятикнижия использовали вместо «parthenos», не имеет такого значения. Оно означает «молодая женщина», то есть женщина детородного возраста. Если пророчество Исайи проанализировать с этой точки зрения, мы увидим, что в период нестабильности и угрозы иностранного завоевания пророк убедил царя Ахаза спросить Яхве о знамении, а когда тот отказался сделать это, сказал, что Яхве сам подаст ему знак, а именно – рождение ребенка неизвестной молодой женщиной. Ребенка нарекут Иммануилом, и в жизни ему будет суждено испытать всякие лишения в результате завоевания ассирийцами иудеев, как это предсказал пророк. Первое упоминание о знамении было фактически упоминанием о ситуации, в которой был дан этот знак. Имя, данное ребенку, должно рассматриваться в связи со знаковыми именами, данными пророком собственным детям, и его значение «Бог с нами». Оно должно было сказать царю и его народу, что Бог Израиля контролирует ситуацию. Если оракул говорит: «Нам рожден младенец» и он имеет в виду того же ребенка, то тогда знак Иммануила, судя по всему, имеет мессианское значение для пророка и относится к будущему царя Давида. Однако в еврейском тексте нет ссылки на чудесное рождение младенца девственницей. Поэтому утверждение христианского автора, что рождение Иисуса девственницей является выполнением предсказания Исайи, основано лишь на неправильном переводе еврейского слова. Однако тот факт, что Матфей или его источник могли интерпретировать слова оракула таким образом, показывает, что вера в непорочное зачатие уже укоренилась в христианском сообществе на другом основании. Во-первых, ясно, что ко времени распространения канонического Евангелия уже было признано божественное происхождение Иисуса, что подразумевало его полнейшую безгрешность. Теологи считают, что безгрешность Иисуса гарантировалась тем, что он был зачат действием Святого Духа без вмешательства смертного отца. Таким образом, на нем не было печати греха Адама. Этот теологический аргумент позже был применен к Марии как Богородице, и в Средние века появилась догма непорочного зачатия безгрешной Девы Марии. В 1854 году эта догма была узаконена папской буллой. Однако при этом была упущена из виду немаловажная деталь: матерью Марии была земная женщина, поэтому процесс «очищения образа» мог бы продолжаться сколь угодно долго.
Во-вторых, многие ученые считают, что нынешнее существование многочисленных мифов о божественности происхождения героев античности, таких, как Геракл, Александр и других, сыграло свою роль в развитии веры в безгрешное происхождение Иисуса. Христианским авторам можно задать вопрос, насколько языческие мифы повлияли на формирование их философии, но мы уже видели, что еврейские авторы обращались к мифологии, отображая божественную деятельность по сотворению мира, поэтому вопрос об использовании мифов при описании деятельности бога при новом сотворении мира тоже нельзя сбрасывать со счетов.
Наконец, надо учесть, что одним из факторов распространения культа Девы Марии является стремление необразованных масс иметь в качестве объекта поклонения именно женский образ, или Богоматерь. Эта тенденция укрепилась после принятия всей империей христианства и привлечения в лоно церкви большого количества полуграмотных или совсем необразованных варваров.
Вопросы, связанные с рождением младенца девой, могут быть разрешены только с точки зрения теологии, и данная книга – не место для подобных дискуссий. Главное, что мы стремимся здесь подчеркнуть, – это возможность расширения функций мифа как инструмента передачи идей, которые лежат вне исторически обоснованных и доказанных событий.
Повествования о воскрешении
Вторым центром, вокруг которого группируются мифологические элементы, является исчезновение Иисуса с исторической арены. В истории о рождении апокрифические Евангелия в преувеличенной форме используют мифологический материал. Поэтому точно так же истории воскрешения в апокрифических евангелических текстах (например, в Евангелии от Петра) демонстрируют стремление усилить мифологический элемент, который уже в определенной степени присутствует в канонических текстах.
Одним из самых главных элементов древних мифов и ритуалов был миф о смерти и воскрешении бога, который в его древнейшей форме воплощен в мифе о Таммузе, прошел сквозь века и появился в разных таинственных культах восточных народов, которые были столь распространены в греко-римском мире в эпоху Нового Завета. Некоторые ученые выдвигают версию о том, что евангелические повествования о страстях и воскрешении Иисуса были созданы по образу и подобию вавилонского обрядового мифа и что, например, ритуальное убийство царя на празднике вавилонского Нового года также служит прообразом рассказа о гибели Иисуса в каноническом Евангелии.
В этом отношении можно сказать следующее: во-первых, если какие-то неисторические факторы были заимствованы при формировании рассказов о страстях Христовых, то их скорее стоит искать в отрывках из Ветхого Завета, где страдания божественного израильтянина и слуги Яхве описаны в терминах близких к описанию страданий Христа. Одним из признанных результатов тщательного изучения Нового Завета является то, что Иисус считает фигуру страдающего слуги Яхве, изображенного в соответствующих главах Второзакония и Книги пророка Исайи, провозвестником его собственной судьбы. История о Филиппе и эфиопском евнухе в главе 8 Деяний показывает, как рано церковь стала понимать этот эпизод как относящийся к Иисусу. Поэтому в сходстве между повествованием о страстях Христовых и этими отрывками мы находим не развитие мифологического материала, не заимствование мифа о Таммузе, а разработку тенденции, о которой мы уже упоминали. Смысл этой тенденции заключается в том, чтобы найти свидетельства свершений предсказаний в событиях жизни Иисуса.
Во-вторых, можно сказать, что существование этих древних мифов о страдании, смерти и воскрешении Бога является свидетельством существования глубоко укоренившегося элемента религиозной практики, а именно, осознания того, что нарушены моральные устои вселенной и что только мученическая смерть божества может спасти ситуацию.
