— Вы что, старина, надумали оставаться здесь в такую ночь, рискуя погибнуть?
— Я жду, — ответил он, — добрую душу, которая мне помогла бы встать.
— Кто бы вы ни были, тело или дух, христианин или язычник, никто не скажет, что Мари-Жоб Кергену вам не помогла, — прошептала замечательная женщина, наклоняясь к несчастному.
С ее помощью он сумел подняться на ноги, но спина его оставалась согнутой, словно под невидимой тяжестью. Мари-Жоб спросила его:
— А где то, что вы несете и что так пугает животных?
Старичок ответил жалобным голосом:
— Ваши глаза не могут это видеть, но ноздри вашей лошади его чуют. Животные часто знают больше, чем люди. Ваша лошадь не пойдет дальше, пока она не учует, что меня больше нет на дороге, ни впереди ее, ни сзади.
— Но не хотите же вы, чтобы я оставалась здесь вечно. Мне нужно вернуться на Иль-Гранд. Раз уж я оказала услугу вам, дайте мне совет: что я должна сделать еще?
— Я не имею права ни о чем просить: это вы должны предлагать.
Наверное, первый раз в своей жизни посыльная Мари-Жоб Кергену на мгновение растерялась.
— «Ни спереди, ни сзади на дороге...» — размышляла она. И вдруг воскликнула: — В моей повозке, вот где вы не будете больше на дороге. Залезайте!
— Бог вас благословит! — сказал старый человечек. — Вы разгадали.
И он поплелся, сгорбившись, к повозке и втиснулся туда с невероятным трудом, хотя Мари-Жоб вталкивала его обеими руками. Когда он упал на единственное сиденье, показалось, что ось прогнулась, и послышался глухой удар, словно доски стукнулись друг о друга. Добрая женщина устроилась, как могла, рядом с этим странным спутником, и Можи тотчас же пустилась рысью по дороге с таким рвением, к какому никогда и привычки-то не имела, даже когда начинала чуять запах своей конюшни.
* * *
— Так вы тоже путь держите на Иль-Гранд? — поинтересовалась Мари-Жоб через несколько минут, больше для того, чтобы прервать молчание.
— Да, — коротко ответил старик, казалось не слишком расположенный к беседе; он сидел, по-прежнему сгорбившись под тяжестью той самой невидимой таинственной ноши.
— Что-то я не помню, что я вас там встречала.
— О, вы были слишком молоды, когда я уехал оттуда.
— А вы, кажется, едете издалека?
— Очень издалека.
Мари не осмелилась больше его расспрашивать. К тому же они въехали на песчаное дно пролива, где требовалось особое ее внимание: едва заметная здесь тропа, заменявшая дорогу, была опасна глубокими рытвинами, заполненными тиной, и каменными обломками. И тут посыльная почувствовала, что колеса повозки вязнут в песке гораздо больше, чем обычно.
— Черт возьми, — пробормотала она сквозь зубы, — мы, должно быть, страшно перегружены!..
И это при том, что она взяла в городе мало покупок, а такой тщедушный весил не больше мальчугана, значит, надо было думать, все это из-за того груза, который, по словам старика, он нес на себе. Но об этом славная женщина не могла размышлять, да и Можи, наверное, тоже: несмотря на свое старание, она начинала выбиваться из сил и спотыкалась на каждом шагу; когда они наконец выбрались на твердую землю Энес-Вёра, у нее не было ни одного сухого волоска.
Здесь, вы знаете, развилка двух дорог: одна поворачивает налево, к приходской церкви, другая — в поселок, где было обиталище Мари-Жоб Кергену. Она воспользовалась тем, что Можи приостановилась здесь, чтобы отдышаться, и сказала своему молчаливому спутнику, с которым она спешила расстаться:
— Ну вот, мы и на острове, старина. Господь проведет вас по вашей дороге.
— Ладно, — простонал старичок. И он попытался подняться, но тут же упал на сиденье, со всем своим грузом, вернее, с грузом неизвестной вещи. И снова прогнулась ось, и снова раздался треск сдвинувшихся досок. — Не могу, — простонал он с такой болью, что у Мари-Жоб внутри все дрогнуло.
— Ладно, — сказала она, — хоть мне и непонятны ваши действия и как бы я не спешила возвратиться домой, есть еще кое-что, из-за чего я постараюсь быть вам полезной. Говорите!
— Тогда, — ответил он, — довезите меня до кладбища Сен-Совер.
На кладбище! В такой час!.. Мари-Жоб уже была готова ответить, что при всем своем желании она не может сделать это для него, но Можи не оставила ей времени на это. Как будто поняв слова бедного старичка, она двинулась налево, по дороге к Сен-Совер. Мари-Жоб не знала, что и думать. Когда они подъехали к ограде приходского участка, оказалось, что решетка, против обыкновения, была открыта. Странный пилигрим удовлетворенно вскрикнул.
— Видите, меня ждут, — сказал он, — правду сказать, не слишком давно.
И, обнаружив силу, которую в нем нельзя было заподозрить, он почти легко спрыгнул на землю.
— Ну что ж, тем лучше, — сказала Мари-Жоб, готовая уехать. Но на этом ее приключение не закончилось. Едва она добавила, как полагается, «до свиданья, до следующей встречи», как старичок поспешил ответить:
— О нет, пожалуйста!.. Раз уж вы приехали со мною сюда, вы не можете уйти, пока я не завершу мое дело. Иначе тяжесть, которую несу я, ляжет в будущем на ваши плечи... Я советую вам в ваших же интересах, потому что вы были так добры ко мне, — выйдите из повозки и идите за мною.
Мари-Жоб Кергену — это вам говорю я — была особой, которую трудно было смутить, но по тону, каким старичок произнес эти слова, она почувствовала, что было бы разумнее всего послушаться его. И она спустила ноги на землю, забросив вожжи на круп Можи.
— Так вот, — снова заговорил старик, — мне нужно знать, где похоронен последний умерший в семье Паскью.
— Только это? — ответила она. — Я была на похоронах. Идемте.
Она пошла между могил, надгробные плиты из серого камня теснились почти вплотную друг к другу и были достаточно хорошо видны при свете звезд. И она нашла ту, что искала:
— Смотрите! Крест совсем новый. Здесь должно стоять имя Жанны-Ивонны Паскью, жены Скерана... Меня-то родители забыли обучить грамоте.
— А я уже давно ее забыл, — бросил в ответ старик, — но посмотрим, не ошиблись ли вы.
Сказав это, он лег на землю, головой к подножию могилы. И тогда произошло ужасное, невероятное... Камень приподнялся, откинулся на сторону, словно крышка сундука, и Мари-Жоб Кергену ощутила на своем лице холодное дыхание смерти, а из-под земли донесся глухой стук, похожий на удар гроба о дно могильной ямы. Бледная от ужаса, Мари-Жоб прошептала: «Doué da bardon’ an Anaon» («Господи, помилуй души усопших!»).
— Вы спасли сразу две души, — прозвучал рядом с нею голос ее спутника. Он стоял на ногах и был совсем другим. Маленький старичок выпрямился в полный рост и казался внезапно выросшим. Посыльная наконец смогла увидеть его лицо. У него не было носа, глазницы были пусты.
