– Измена! Господин! Измена! – Увидев Клитемнестру, он выкрикнул на одном дыхании: – Орест – жив – он здесь!
Теперь она все поняла, ей стало ясно, что произошло и что еще произойдет. Помрачнев, она приказала рабу принести секиру. Клитемнестра твердо решила сражаться за свою жизнь, но прежде чем оружие принесли, она уже переменила решение. Через дверь вышел мужчина, и его меч был красен от крови. Клитемнестра знала, чья это кровь, как знала и то, в чьих руках находится меч. Она тотчас же нашла другой, более надежный способ защитить себя, чем браться за секиру. Она все-таки мать того, кто стоит перед ней.
– Остановись, мой сын! – произнесла она. – Вот, посмотри. Это – моя грудь. Твоя тяжеленькая головка не раз покоилась на ней, и ты сладко спал. Твой детский ротик, в котором не было еще ни одного зуба, пил мое молоко, и так ты рос…
Не выдержав, Орест закричал:
– О, Пилад, она же моя мать. Я могу ее пощадить? На это его друг мрачно ответил:
– Нет. Так повелел Аполлон, а богам следует подчиняться.
– Я подчиняюсь, – отвечал Орест. – А ты иди со мной.
Клитемнестра поняла, что это – ее конец, и холодно ответила:
– Сын, ты, кажется, собираешься убить свою мать. Орест подтолкнул ее в сторону дворца. Клитемнестра вошла в двери, и он последовал за ней.
Когда он снова вышел, тем, кто ожидал во дворе, не нужно было говорить, что произошло во дворце. Они следили за ним, их новым повелителем, не задавая никаких вопросов. Орест же, казалось, просто не замечал их; он вглядывался в тот ужас, который мерещился ему за их спинами. Запинаясь, он наконец проговорил:
– Эгист умер. Здесь моей вины нет. Он – соблазнитель и должен был умереть. Но она? Убивала или нет? Друзья мои, я убил мать… Не без причин… Она была низкой женщиной… Она убила моего отца, и боги ненавидели ее.
Глаза Ореста были по-прежнему устремлены на не видимый больше никем ужас. И вдруг он закричал:
– Смотрите! Смотрите! Там какие-то женщины. В черном, все в черном… И длинные волосы, как змеи!
Его терпеливо уговаривали, что нигде нет никаких женщин в черном.
– Это – только плод твоего воображения! – говорили ему. – Не бойся!
– А вы их не видите? – кричал Орест. – Это – не плод моего воображения. Я, я вижу их. Их наслала моя мать. Они кружатся вокруг меня… Из их глаз сочится кровь. О, пустите меня…
В конце концов он убежал, преследуемый своими невидимыми спутницами.
В свою страну Орест вернется только через много лет. Он видел многие страны, и везде его преследовали одни и те же ужасные образы. Он изнемог от страданий, но ведь утрата всего, что ценит человек, это – тоже выигрыш… «Страдания выучили меня», – говаривал он. Орест стал понимать, что нет преступления, которое нельзя было бы искупить, что даже он, запятнавший себя убийством матери, может быть очищен от скверны. По указанию Аполлона он отправляется в Афины, чтобы предстать перед судом богини – покровительницы города. Формально он пришел просить о помощи; тем не менее в его сердце царила полная уверенность в себе. Тем, кто искренне желает очистить себя, отказа не бывает, и с людьми, прожившими в одиноких странствиях и душевных терзаниях, черное пятно его вины становилось все слабее и слабее. Он надеялся, что теперь оно уже исчезло насовсем. «Я могу разговаривать с Афиной чистыми устами», – сказал он себе.
Богиня прислушалась к мольбе Ореста. На его стороне выступил сам Аполлон.
– Это я в ответе за то, что сделал Орест, – заявил он. – Он совершил убийство по моему повелению.
Напротив Ореста снова появились ужасающие лики его преследовательниц Эриний, но Орест с прохладцей отнесся к их требованиям о возмездии.
– Я, а не Аполлон несу ответственность за убийство моей матери, – гордо объявил он, – но теперь я очищен от моей вины!
Такие слова не произносил еще ни один человек из дома Атрея. Убийцы, происходящие из этого рода, никогда не испытывали страданий от своей вины и никогда не пытались очиститься от преступления. Афина склонилась к мольбам Ореста и уговорила сделать то же и богинь-мстительниц. Так был установлен новый закон – закон милости и сострадания, согласно которому сами грозные богини должны были изменить свою природу. Из Эриний они превратились в благомыслениц, Эвменид, защитниц просителей и молящих. Они простили Ореста, и, когда были произнесены слова прощения, дух зла, так долго терзавший дом Атрея, был отогнан. В результате суда Афины Орест стал свободным человеком. Непреодолимые ранее темные силы прошлого уже никогда не склонят на сторону зла ни его, ни кого-либо из его потомков. Проклятие дома Атридов перестало действовать.
Ифигения в Тавриде
Этот миф я целиком заимствовала из двух трагедий Еврипида, поэта-трагика V в. до н. э. Ни один другой автор не излагает его так полно. Счастливое завершение этой истории обеспечивается появлением божества
, приемом, общеизвестным в те времена, но Еврипид, правда, единственный из трех великих афинских поэтов-трагиков, кто его применяет. Согласно современным представлениям, его использование следует рассматривать как слабость; и в данном случае он был бы совершенно не нужен, поскольку тот же самый финал мог бы быть достигнут, если бы автор не ввел эпизод с противным ветром. С этой точки зрения появление Афины только осложняет построение сюжета. Возможно, причина этого прегрешения со стороны одного из величайших поэтов, которых знал мир, состоит в том, что афиняне, очень страдавшие в это время от войны со Спартой, жаждали чудес, и Еврипиду захотелось пойти им навстречу.
Как уже было отмечено ранее, греки не жаловали мифы с человеческими жертвоприношениями, которые совершались или с целью умиротворить богов вообще, или побудить Мать-Землю дать хороший урожай, или получить от богов еще что-нибудь хорошее. Они думали об этих жертвоприношениях так же, как думаем мы. Грекам они были отвратительны. Любое божество, требовавшее таких жертв, уже в силу этого оказывалось в их глазах злым, и вслед за Еврипидом они предполагали, что «если боги творят зло, то они – не боги». Поэтому вместо мифа о жертвоприношении Ифигении в Авлиде неизбежно должен был появиться другой, светлый. Согласно первоначальной версии мифа, Ифигения была принесена в жертву потому, что любимая лань Артемиды была убита греками
, и повинные в этом охотники могли вернуть благосклонность богини, только пролив кровь молодой девушки. Но для греков более поздних поколений придерживаться этой точки зрения означало бы очернять Артемиду. Очаровательная хозяйка лесов, всегда особо защищавшая молодые и беспомощные создания, никогда бы не стала предъявлять такое ужасное требование.
Ведь она так добра, Артемида благая,
К юности нежной и хрупким питомцам природы,
К самым младшим из тех, кто в лучах обитает
И населяет леса.
Таким образом, мифу понадобился другой конец. Когда в Авлиде греческие воины пришли за Ифигенией туда, где она содержалась в ожидании смерти, рядом с ней находилась ее мать, но та запретила Клитемнестре провожать ее до алтаря.
