О чем же вы говорили?
В основном об учебе. Она расспрашивала меня о моей школе, о том, что мне в ней нравится, и какие у нас бывают уроки. Она также спросила меня о том, выражают ли мои учителя свои мнения, позволено ли им занимать какие-то позиции. Она сказала, что, по ее убеждению, учителя должны иметь собственное мнение и что, когда дети имеют объект обсуждения, это лучше, чем когда им приходится спорить, не имея определенного направления в споре.
То есть она хотела, чтобы учителя делали определенные оценки и выводы?
Да. И когда мы разговаривали о том, должны или нет учителя выражать идеи и собственные оценки, разговор, кажется, шел об изучении истории.
Мисс Рэнд давала вам какие-нибудь советы?
Давала, когда мы говорили об образовании, о вопросах — и в понятных ребенку терминах — о значении разума и аналитического подхода. Я думаю, что это было, когда мы разговаривали о мнениях учителей, и она спрашивала: «Каковы твои исходные положения? Что заставляет тебя так говорить? Чем это подтверждается?» — и тому подобное. Словом, это были не столько советы, сколько руководство к тому, как надо мыслить.
Во время разговора об учителях я спросила ее: «А что делать, если у них неправильное мнение?» И она сказала, что все равно лучше, если у них есть мнение, и что у класса тогда появляется возможность подумать. И попытаться понять, в чем ошибка.
Какие вопросы вы ей задавали?
Я спросила ее о том, как она относится к детям. Она ответила, что детство — это такое время, когда оживает твой ум, и что дети способны понимать разные предметы и обдумывать их. Думаю, это было связано с темой нашего разговора о том, что хорошо, когда учителя высказывают собственные мнения, так как дети в таком случае получают возможность обсудить их.
Помните ли вы другие части вашего разговора и то, насколько участвовал в нем Гарри?
Гарри присутствовал при нашей беседе, однако говорил немного. Мы также разговаривали о Гимне, и я рассказала ей, что думаю об этой вещи, a она, кажется, спросила, поняла ли я, о чем эта книга.
Преодолели ли вы собственное волнение?
Почти сразу, потому что она отнеслась ко мне настолько тепло, дружелюбно и приветливо. Разговаривая, она смотрела на меня, ей было интересно, она улыбалась. Она прислушивалась к моим словам и реагировала на них.
В основном у меня сложилось следующее мнение о ней: это человек очень дружелюбный и мудрый, потому что у нас с ней состоялся очень интеллектуальный разговор — с моей тогдашней точки зрения — о школе, книгах и Гимне. Кажется, она спрашивала меня еще о том, какие другие книги я читала, и мы поговорили немного о том, какую другую ее книгу я должна прочитать потом.
И как вы себя ощущали, выйдя от нее?
Помню, как мы переходили через улицу, и я взахлеб рассказывала Гарри о том, что она говорила. Мне было очень интересно у нее, и я была в восхищении.
Каким образом состоялась ваша следующая встреча?
Я собиралась вновь погостить у Гарри и хотела еще раз встретиться с ней. Тогда мне было четырнадцать лет
[355]. Эта встреча получилась несколько неудачной, потому что у меня была хорошая подруга, которая также захотела встретиться с ней; она в это время также находилась в Нью-Йорке, так что мы пошли вместе. Разговор в известном смысле получился неловким. Я не поняла вовремя, что моя подруга не так симпатизирует объективизму, как это мне казалось, поэтому разговор у нас вышел не столь сердечным, как в первый раз.
Мисс Рэнд вспомнила вас?
Да, и на сей раз она была еще теплее, чем в первый раз, что-то вроде «привет старому другу».
Она переменилась?
Она показалась чуть более хрупкой, однако отнеслась к нам с теплом. Я рассказала ей о той реакции, которую вызвали у меня Мы живые, и спросила ее: «Неужели Россия действительно была такой, как она описала». И она ответила: «Да». Я сказала, что понять не могу, как люди могут поступать таким образом по отношению друг к другу. Возможно, она попыталась что-то объяснить мне по этому поводу, однако не уверена в том, что я сумела в том возрасте понять ее.
О чем вы говорили?
Тогда я еще не читала Атланта, но уже прочла Источник и Мы живые, и мы разговаривали об этих книгах. Но главной темой стал разговор о моей подруге, которая очень интересовалась иудаизмом, но скорее в плане культурном, чем религиозном, в плане необходимости принадлежать к какой-то группе, знать собственные корни… Моя подруга активно защищала эту позицию. Мисс Рэнд объясняла ей, что стремление принадлежать к группе является проявлением коллективизма. Она сказала, что одно дело радоваться общему делу, и другое — хотеть быть с остальными, не соучаствовать в общем деле, но принадлежать к какой-нибудь группе.
Мы были еще подростками, и она вела себя очень по-дружески, однако она как бы исправляла эту точку зрения, объясняла ее ошибочность, и я была чуть встревожена тем, что разговор принял такой оборот, но не знала, как приглушить степень возможного конфликта. Мисс Рэнд говорила о том, что наличие подобной потребности свидетельствует об отсутствии духовной независимости, и еще о том, что нельзя судить людей по их групповой принадлежности, по еврейскому происхождению или по тому, чем занимались их родители. Все это ничуть не свидетельствует о том, кто ты есть и что делаешь. То есть разговор был очень вразумляющим и закрепляющим уроки Источника, но на персональном уровне.
Беседа прошла в обстановке уютной, но все-таки оказалась не столь непринужденной, как первая, из-за этого обстоятельства.
Джим Смит
Джим Смит был знакомым Айн Рэнд в 1970-х и начале 1980-х годов. Прежде ему принадлежал джаз-клуб в Нью-Йорке; он является мужем Кэтрин Эйкхофф (ее интервью см. выше).
Дата интервью: 30 ноября 1999 года.
Скотт Макконнелл: Как вы познакомились с Айн Рэнд и Фрэнком О’Коннором?
Джим Смит: Впервые их обоих я увидел на вечеринке, которую Алан Гринспен устроил в честь нас с Кэтрин, когда весной 1973 года мы вернулись из свадебного путешествия. Кэтрин была давно с ними знакома. Айн на приеме сидела рядом со мной. Они подарили нам набор чайных ложечек с нашим узором… очень симпатичный, мы его по-прежнему храним.
Мне было лестно сидеть рядом с ней. Мы успели о многом поговорить. Из всего разговора мне запомнилась только его часть, связанная с прочитанной мною тогда недавно книгой Сплотимся вокруг флага, ребята! Макса Шульмана
[356], посвященная консервативному течению внутри республиканской партии. Автор ее занимал позицию, во многом схожую с позицией Айн и ее объективизмом, так что я сказал ей, что он, похоже, использует некоторые идеи объективизма. Я думал, что ей будет приятно. Я ошибся.
