Были какие-нибудь забавные случаи?
Был такой случай, очень забавный с моей точки зрения. Вот эта женщина, поставившая философию с ног на голову, даровавшая миру единственную объективную философию и создавшую сложнейшие в мире умственные интеграции. Я показываю ей шахматные ходы, условности, которым при желании легко может выучиться любой желающий, и тут она говорит мне что-нибудь вроде: и как вы можете держать все это в памяти? И об этом спрашивает меня она, сумевшая увидеть то, что за всю историю рода людского не сумел увидеть ни один человек. Я ответил ей: Айн, эти ходы увидит любой сколько-нибудь грамотный шахматист. Это нетрудно. Тогда она сказала: «Мне казалось, что это хороший ход, потому что, пойдя на эту клеточку, я нападаю сюда, но вы потом показываете мне, что если я пойду туда, вы пойдете сюда, и так без конца!» Я ответил: «Айн, поверьте, конец есть. Есть, потому что я не гроссмейстер и способен удержать в памяти только определенное количество ходов, но даже гроссмейстеры могут рассчитать партию на некоторое, пусть и большее число ходов»
[177]. Она отреагировала совершенно по-детски. При всем своем колоссальном интеллекте она была потрясена тем, на что я способен, хотя собственные ее достижения попросту взрывали мой мозг.
Какова она была в качестве ученицы?
Она не проявляла особого интереса к шахматам, к тому, чтобы по-настоящему овладеть этой игрой, и ей не с кем было практиковаться. Я предложил ей в партнеры Фрэнка. Однако она усомнилась в том, что ему будет интересно это занятие. Ну, а хорошим учеником без практики стать невозможно.
Что еще вы можете сказать о ее отношении к шахматам и стоящей за ними интеллектуальной практике?
Мне показалось, что она стала чуть более сдержанно говорить о шахматах и не так часто пользоваться фразой: «Интеллектуальная шахматная игра». Впрочем, она действительно уважала эту игру, что следует из ее реакции.
Однажды она захотела сыграть в скрабл, в который, очевидно, часто играла с Фрэнком. И за игрой никогда не увлекалась ходами, позволяющими утраивать слово; она конструировала свои слова ради удовольствия совместить их. Смысл этой игры не в стратегии, но во владении темой. Айн умела добиваться высот во всем, на что обращала внимание.
Вы говорили с мисс Рэнд о почтовых марках?
Я собирал марки еще подростком, и у меня набралась коллекция американских и зарубежных марок, и предложил ее ей. Она ответила: «Но, Ларри, это же целая коллекция марок — я не могу принять ее. Вы не должны отказываться от коллекционирования». Я ответил: «Но я готов это сделать. Марки меня в отличие от вас больше не интересуют. Коллекция мне больше не нужна… прошу вас, возьмите ее». Что она и сделала.
Случалось ли вам разговаривать с мисс Рэнд о ее финансовых делах?
Наверно, в первый раз это произошло, когда я учил ее играть в шахматы, до и после занятий мы разговаривали о самых разных предметах. Она знала, что я добился некоторых успехов на финансовом поприще, и посему спросила: «У меня в банке лежат 250 000 долларов. Как, по-вашему, мне следует поступить с ними? Алан Гринспен давно твердит, что я должна вложить их в какое-нибудь дело и наживать проценты. Что посоветуете мне вы?» Я ответил: «А почему вы не последовали его совету?» Она сказала: «Я не хочу думать об этом. Тогда я буду волноваться, а не хочу волноваться. Я хочу писать, а не нервничать». Тогда я спросил: «А вы высказывали эти соображения Алану?» Она ответила: «Да, и он сказал, что я должна только вложить деньги и больше не волноваться, так как обо всем остальном позаботится он сам». И я сказал ей: «Айн, вложить капиталы так, чтобы вы не волновались, невозможно. Если вам интересно мое мнение, оставьте свои деньги там, где они лежат». Она сказала: «Спасибо за понимание». Думаю, что именно так она и поступила.
Насколько мне известно, после произошедшего в 1968 году разрыва мисс Рэнд с Бранденами вы предлагали ей финансовую поддержку?
В то время мы дружили с Гарри Бинсвангером. Помню, в конце дня мы стояли возле дома, по всей видимости, того самого, в котором располагалась ее квартира. Я подумал, что у нее, скорее всего, не так уж много денег и что она нуждается в финансовой поддержке, и предложил ей свободный доступ ко всему моему состоянию. Она уже знала, что я располагаю довольно внушительными средствами, и сказала: «О, Ларри, весьма благодарна вам, но…» Тогда я говорю ей: «Мисс Рэнд, я не шучу… все мои деньги находятся в вашем распоряжении». Она ответила: «Ох, Ларри, вы с Гарри Бинсвангером всегда умеете сказать именно то, что нужно».
По какой причине она отклонила ваше предложение?
Не помню, чтобы она называла другую причину, кроме «я не могу этого сделать».
Что еще напоследок вы можете рассказать об Айн Рэнд?
Не помню, в каких обстоятельствах это произошло, но я рассказывал ей о том, что мне пришлось очень быстро ехать, чтобы попасть к себе домой. Я называл какую-то причину, заставившую меня ехать по боковым улочкам со скоростью тридцать миль в час. И она удивила меня своими словами: «Надеюсь, что полиция засекла вас». Я был ошарашен ими и не сразу сообразил, что я еще молод и считаю собственную реакцию достаточно быстрой для того, чтобы вовремя заметить любого пешехода. Она же, как леди средних лет, уже не быстрая ногами, исходила из других соображений. Она давала мне понять, что я подвергаю опасности жизни других людей. Так что к Гринспену на новогодний вечер я вез ее очень и очень медленно… Поверьте, я ехал по улицам медленнее всех остальных водителей.
Скотт Стенли
Скотт Стенли являлся главным редактором консервативного журнала Инсайт (издававшегося издательством Washington Times). Кроме того, в течение более чем четырех десятилетий он являлся издателем различных национальных консервативных журналов и был знаком с Айн Рэнд в конце 1950-х — начале 1960-х годов.
Дата интервью: 29 июня 1999 года.
Скотт Макконнелл: Расскажите мне о своем знакомстве с Айн Рэнд.
Скотт Стенли: Я неоднократно встречался с ней и считал — и продолжаю считать, что она была и остается одной из величайших фигур американской литературы и занимает видное место в литературе мировой.
Где вы познакомились с ней?
Она часто выступала на всяких мероприятиях, где я и познакомился с ней. Пару раз я встречался с ней в Нью-Йорке, потом был памятный обед с ней и Робертом Уэлчем
[178], когда она находилась в Кембридже, где прочла одну из Джордановских лекций. В ту пору юные консерваторы тяготели к ее воззрениям точно так же, как и теперь. Я видел в ней великую, драматическую и убедительную художницу слова, наделенную колоссальной энергией. Она нравилась мне.
