– Пожалуйста, Соня, – вмешался доктор Хэндор. – Давайте не будем спорить. Давайте поможем Эдди.
Соня замолчала, но ее сверкающие глаза – глаза медведицы, детенышу которой грозила беда, – пообещали медсестре, что в самом скором будущем ей не миновать неприятностей. Даже судебного иска. Потом глаза затуманились, влага загасила их блеск, а может, спрятала. Она взяла Эдди за здоровую руку и сжала с такой силой, что он поморщился от боли.
– Сейчас тебе плохо, но ты скоро поправишься. Скоро поправишься, я тебе это обещаю.
– Конечно, мама, – прохрипел Эдди. – Могу я взять мой ингалятор?
– Конечно. – Соня торжествующе посмотрела на медсестру, словно ее оправдали, сняв какое-то нелепое обвинение. – У моего сына астма. Это серьезная болезнь, но он держится достойно.
– Хорошо, – бесстрастно ответила медсестра.
Его мать держала ингалятор так, чтобы он мог вдохнуть. Мгновением позже доктор Хэндор уже ощупывал сломанную руку. Как мог осторожно, но боль пронзила Эдди. Он был на грани крика и скрипел зубами, чтобы сдержаться. Боялся, что, закричи он, его мать тоже начнет кричать. Пот крупными каплями выступил у него на лбу.
– Вы причиняете ему боль! – воскликнула миссис Каспбрэк. – Я знаю, что причиняете! В этом нет необходимости! Прекратите! Нет никакой необходимости причинять ему боль! Он очень слабенький, он не вынесет такой боли!
Эдди увидел, как возмущенный взгляд медсестры уперся в усталые, полные тревоги глаза доктора Хэндора. Услышал молчаливый диалог. «Выпроводите отсюда эту женщину, доктор!» – требовала медсестра. «Не могу. Боюсь», – ответил он, отводя глаза.
Боль придавала невероятную ясность мышлению (хотя, по правде говоря, Эдди не хотел очень уж часто ощущать такую ясность: цену приходилось платить слишком высокую), и этот молчаливый разговор убедил Эдди согласиться со всем, что говорил ему доктор Кин. Его ингалятор наполнялся обычной водой с капелькой пахучего вещества. Его астма гнездилась не в горле или легких, а в голове. Так или иначе, ему предстояло сжиться с этой истиной.
Он посмотрел на свою мать и благодаря все той же боли разглядел ее до мельчайших подробностей: каждый цветок на платье из «Лейн Брайант»
106, пятна пота под мышками (мягкие подкладки, которые она там носила, пропитались насквозь), потертости и царапины на туфлях. Он увидел, какие маленькие у нее глаза и как они прячутся в мешках плоти, и тут ему в голову пришла ужасная мысль: эти глаза почти как у хищника и похожи на глаза прокаженного, который вылез из подвала дома 29 по Нейболт-стрит. «Я иду, Эдди, все хорошо… от того, что ты убегаешь, пользы тебе не будет, Эдди».
Доктор Хэндор мягко обхватил ладонями сломанную руку Эдди и сжал. Боль взорвалась.
Эдди лишился чувств.
5
Ему дали выпить какой-то жидкости, и доктор Хэндор наложил на руку гипс. Эдди услышал, как он сказал матери, что это перелом по типу «зеленой ветки»
107, не более серьезный, чем любой другой детский перелом. «Такие переломы обычно случаются у детей, когда они падают с деревьев», – пояснил он, и тут же Эдди услышал возмущенный ответ его матери: «Эдди не лазает по деревьям! А теперь я хочу знать правду! Насколько он плох?»
Потом медсестра дала ему таблетку. Опять он почувствовал прикосновение ее груди к своему плечу и порадовался возможности ощутить это мягкое давление. Даже сквозь застилающий глаза туман Эдди видел, что медсестра злится, и ему показалось, что он сказал: «Она – не прокаженный, пожалуйста, не думайте так, она трясется надо мной, потому что любит меня», – но, вероятно, не произнес ни слова, потому что сердитое лицо медсестры не изменилось.
Потом он смутно помнил, как его везли по коридору и позади, затихая, слышался голос матери: «Что значит, приемные часы? Не говорите мне про приемные часы, это мой сын!»
Затихая. Эдди радовался, что она затихала, радовался, что он затихал. Боль ушла, а вместе с ней и ясность мышления. Он не хотел думать. Он хотел дрейфовать. Чувствовал, что правая рука стала слишком тяжелой. Задался вопросом, наложили ему гипс или нет. Не мог разобраться, в гипсе его рука или нет. Он смутно слышал голоса из радиоприемников, стоящих в палатах, смутно видел других пациентов в больничных халатах, вышагивающих по широким коридорам, и было жарко… так жарко. Когда Эдди вкатили в палату, он увидел солнце, скатывающееся к горизонту злым оранжево-кровавым шаром, и вдруг подумал: «Как большая пуговица на клоунском костюме».
– Вставай, Эдди, ты можешь ходить, – произнес голос, и он обнаружил, что может. Скользнул между чистых прохладных простыней. Голос сообщил ему, что этой ночью он будет ощущать боль, но не должен звонить с просьбой принести таблетку болеутоляющего, если только боль не станет слишком уж сильной. Эдди спросил, можно ли ему попить. Ему дали стакан с водой и соломинку с гофрированной серединой, чтобы он мог ее согнуть. Он выпил всю воду, вкусную и холодную.
Боль он в ту ночь ощущал, много боли. Лежал без сна, держа в левой руке кнопку вызова, но не нажимая на нее. Снаружи бушевала гроза, и когда вспыхивала сине-белая молния, он отворачивался от окон, боясь, что увидит чудовищную ухмыляющуюся физиономию, выгравированную на небе этим электрическим огнем.
Наконец он заснул, и ему приснился сон. Он увидел, как Билл, Бен, Ричи, Стэн, Майк и Бев – его друзья – приехали в больницу на велосипедах (Билл привез Ричи на багажнике Сильвера). Он удивился, что Бев в платье – приятного глазу зеленого цвета. Как вода в Карибском море на обложке «Нэшнл джиогрэфик». Эдди не мог вспомнить, видел ли он ее когда-либо в платье; на память приходили только джинсы и бриджи да, как это назвали девочки, «школьный комплект» – юбки и блузки, блузки обычно белые, с круглыми воротниками, юбки обычно коричневые, плиссированные, подрубленные по середину икры, так что ссадины на коленках не выставлялись на всеобщее обозрение.
Во сне он видел, как приехали они к двум часам пополудни, когда к пациентам начинали пускать посетителей, и его мать, которая терпеливо ждала с одиннадцати утра, принялась кричать на них так громко, что все на нее оборачивались.
«Если вы думаете, что войдете туда, вам следует еще разок хорошенько подумать! – кричала его мать, и теперь клоун, который все это время тоже провел в комнате ожидания (но сидел в углу и до этого момента прикрывал лицо иллюстрированным журналом «Лук»
108), вскочил и принялся беззвучно аплодировать, быстро сводя и разводя руки в белых перчатках. Он прыгал и плясал, прошелся колесом, сделал сальто назад, пока миссис Каспбрэк кричала на таких же, как Эдди, Неудачников, пока они один за другим прятались за спину Билла, который стоял как скала, побледневший, но внешне спокойный, глубоко засунув руки в карманы джинсов (может, для того, чтобы никто, включая самого Билла, не мог видеть, дрожат они или нет). Клоун оставался невидимым для всех, кроме Эдди… хотя младенец, который мирно спал на руках своей матери, вдруг проснулся и громко расплакался.
