– Я видел, ты становишься большой. – Она подумала, что он скажет что-то еще, но пока он решил этим ограничиться.
– Папа, я не понимаю, о чем ты? – спросила она тихим дрожащим голосом.
– Если ты соврешь мне, я изобью тебя до полусмерти, Бевви, – предупредил он, и она с ужасом осознала, что смотрит он не на нее, а на репродукцию издательства «Карриер-энд-Айвс», которая висела на стене над диваном. Мысленно она вновь отвлеклась, на этот раз перенеслась в прошлое. Ей четыре года, она сидит в ванне с синей пластмассовой лодкой и фигурным мылом – моряком Папаем; ее отец, такой большой и так горячо любимый, опустился на колени рядом с ванной, в серых хлопчатобумажных штанах и полосатой футболке, в одной руке у него мочалка, в другой – стакан с апельсиновой газировкой. Он мылит ей спину и говорит: «Дай мне взглянуть на твои ушки, Бевви; твоя мамуля хочет ими поужинать». И она слышит, как маленькая Бевви смеется, глядя снизу вверх на его доброе лицо, которое, как ей представляется, останется таким навсегда.
– Я… я не буду лгать, папочка. Что случилось? – Он расплылся у нее перед глазами, потому что потекли слезы.
– Ты была в Пустоши с мальчишками?
Ее сердце бухнуло, взгляд вновь упал на заляпанные грязью ботинки. Это черная, прилипчивая грязь. Если ступить в нее слишком глубоко, она сдернет с тебя кроссовку или туфлю… и оба, Ричи и Билл, не сомневались, что чуть дальше начинается трясина, которая может засосать человека целиком.
– Я иногда играю там с…
Шмяк! Ладонь, жесткая от мозолей, вновь опустилась. Беверли вскрикнула от боли, испуганная. Выражение его лица пугало ее. Он не смотрел на нее, и это тоже пугало. Что-то с ним было не так. Что-то изменилось к худшему… А если он собирался ее убить? А если он…
(перестань Беверли он твой ОТЕЦ а ОТЦЫ не убивают ДОЧЕРЕЙ)
потерял над собой контроль? А если?..
– Что ты позволяла им с собой делать?
– Делать? Что?.. – Она понятия не имела, о чем он.
– Снимай штаны.
Ее замешательство нарастало. Она не находила связи в том, что он говорил. А от попытки понять его ее замутило, как при морской болезни.
– Что… зачем?..
Его рука поднялась, она отпрянула.
– Снимай их, Беверли. Я хочу посмотреть, целая ли ты.
Теперь перед ее мысленным взором возник новый образ, еще более безумный, чем прежние: она снимает джинсы, и одна нога отваливается вместе с ними. Отец ремнем гоняет ее по комнате, а она пытается упрыгать от него на одной ноге. Папочка кричит: «Я знал, что ты не целая! Я это знал! Знал!»
– Папочка, я не знаю…
Его рука опустилась, но теперь не отвесила ей оплеуху, а схватила. Сжала плечо с такой силой, что Беверли закричала. Он поднял ее и впервые взглянул ей в глаза. Она снова закричала, увидев, что в них. Увидев… пустоту. Ее отец исчез. И Беверли внезапно осознала, что она в квартире наедине с Оно, наедине с Оно в это сонное августовское утро. Она не ощущала того густого замеса силы и неприкрытого зла, который чувствовала полторы недели назад в том доме на Нейболт-стрит – его как-то разбавила человечность ее отца, – но Оно было здесь, использовало отца.
Он отбросил ее. Она ударилась о кофейный столик, перелетела через него, с криком распласталась на полу. «Так, значит, это происходит, – подумала Беверли. – Я расскажу Биллу, и он будет знать. Оно в Дерри везде. Оно просто… Оно просто заполняет возникающие пустоты, и все дела».
Она перекатилась на спину. Отец шел к ней. Она поползла от него на пятой точке, волосы падали на глаза.
– Я знаю, что ты там была, – заговорил он. – Мне сказали. Я не поверил. Я не поверил, что моя Беверли может болтаться с мальчишками. Потом увидел сам, сегодня утром. Мою Бевви с мальчишками. Еще нет двенадцати лет, и уже шляется с мальчишками! – Эта последняя мысль вызвала у него новый приступ ярости. Его сухопарую фигуру затрясло, как от электрического разряда. – Еще нет двенадцати лет! – прокричал он и пнул ее в бедро, заставив вскрикнуть от боли. Челюсти щелкнули, вцепившись в этот факт, или идею, или что там означали для него эти слова, как челюсти голодного пса вцепляются в кусок мяса. – Еще нет двенадцати! Еще нет двенадцати! Еще нет ДВЕНАДЦАТИ!
Он вновь пнул ее, Беверли отпрыгнула. Они уже перебрались на кухню. Его ботинок ударил по ящику под плитой, зазвенели стоящие в нем кастрюли и сковородки.
– Не убегай от меня, Бевви. Не делай этого. А не то тебе будет хуже. Поверь мне. Поверь своему отцу. Это серьезно. Болтаться с мальчишками, позволять им делать с тобой незнамо что… если тебе нет двенадцати – это серьезно, Бог – свидетель. – Он схватил ее за плечо и поднял на ноги. – Ты хорошенькая девочка. Есть много людей, которые с радостью обесчестят хорошенькую девочку. И многие хорошенькие девочки хотят, чтобы их обесчестили. Ты была их потаскушкой, Бевви?
Наконец-то она поняла, какую мысль подбросило ему Оно… да только какая-то ее часть знала, что мысль эта давно поселилась у него в голове, и Оно только воспользовалось тем, что лежало под ногами, ожидая, когда поднимут.
– Нет, папочка. Нет, папочка…
– Я видел, как ты курила! – проревел он. На этот раз он ударил ладонью так сильно, что она отлетела к кухонному столу, на который и улеглась спиной. Поясницу пронзила дикая боль. Солонка и перечница полетели на пол. Перечница разбилась. Черные цветы расцвели и исчезли у нее перед глазами. Звуки стали слишком громкими. Она увидела его лицо. Что-то в его лице. Он смотрел на ее грудь. И внезапно она поняла, что блузка вылезла из джинсов, что несколько пуговичек расстегнулись и что бюстгальтера на ней нет… пока у нее был только один бюстгальтер, «пробный». Мыслями она перенеслась в дом на Нейболт-стрит, где Билл отдал ей свою футболку. Она знала, как выпирают ее груди под тонкой хлопчатобумажной тканью, но брошенные вскользь взгляды мальчишек ее не смущали; они казались совершенно естественными. А взгляд Билла – более чем естественным, теплым и желанным. Пусть даже и опасным.
Теперь же она ощущала вину, смешанную с ужасом. Так ли не прав ее отец? Разве не приходили к ней
(ты была их потаскушкой)
такие мысли? Дурные мысли? Те самые, о которых он говорил?
«Это не то же самое! Это не то же самое, как и
(ты была их потаскушкой)
взгляд, которым он сейчас смотрит на меня! Не то же самое!»
Она заправила блузку в джинсы.
– Бевви?
– Папочка, мы просто играли, вот и все. Мы играли… Мы… не делали ничего такого… ничего плохого. Мы…
– Я видел, как ты курила, – повторил он, шагнув к ней. Его взгляд скользнул по груди и узким, еще не округлившимся бедрам. Он заговорил нараспев, высоким голосом школьника, который напугал ее еще больше: – Девочка, которая жует жвачку, будет курить! Девочка, которая курит, будет пить! И девочка, которая пьет, все знают, что будет делать такая девочка!
