Внезапно она похолодела, потому что в голове сверкнул жуткий вопрос. А не случилось ли такое и с остальными? Или что-то подобное? Она должна их предупредить. Они причинили Оно боль, и, возможно, Оно пытается принять меры, чтобы обезопасить себя, чтобы они никогда больше не смогли причинить Оно боль. Да и потом, куда ей теперь идти? Они – единственные ее друзья. Билл. Билл сообразит, что делать дальше. Билл подскажет ей, что делать дальше.
Беверли остановилась там, где дорожка, выходящая с территории семинарии, пересекалась с Канзас-стрит, и выглянула из-за изгороди. Ее отец ушел. Она повернула направо и зашагала по Канзас-стрит к Пустоши. Возможно, никого из них там сейчас и не будет. Они разошлись по домам, на ленч. Но они вернутся. А пока она может спуститься в прохладный клубный дом и постараться хоть как-то успокоиться. Она оставит маленькое окно открытым, чтобы в подземный дом попадало хоть немного солнечного света, и, возможно, даже сумеет поспать. Ее уставшее тело и перенапрягшийся разум ухватились за эту мысль. Сон, да, он точно пошел бы ей на пользу.
Опустив голову, она прошла мимо последних домов. Далее дома уже не строили, потому что земля слишком круто скатывалась в Пустошь, в Пустошь, куда (она просто не могла в это поверить) прокрался ее отец, чтобы шпионить за ней.
Она, конечно, не слышала шагов у себя за спиной. Парни старались изо всех сил, чтобы не издавать ни звука. Добыча уже раньше убегала от них, и на этот раз они намеревались ее не упустить. Они приближались и приближались, ступая неслышно, как кошки. Рыгало и Виктор ухмылялись, но лицо Генри оставалось отсутствующим и серьезным. Непричесанные волосы торчали во все стороны. Взгляд блуждал, как и у Эла Марша в квартире. Один грязный палец он прижимал к губам – ш-ш-ш-ш, – пока они сокращали разделявшее их расстояние с семидесяти футов до пятидесяти… до тридцати.
В то лето Генри устойчиво продвигался над какой-то психической бездной. Шагал по мосту, который неумолимо сужался и сужался. В день, когда он позволил Патрику Хокстеттеру поласкать себя, мост этот превратился в проволоку канатоходца. Проволока лопнула этим утром. Он вышел во двор в одних только рваных, пожелтевших от мочи трусах и посмотрел в небо. Призрак луны, что светила прошлой ночью, еще не закатился за горизонт, и как только взгляд Генри упал на луну, она внезапно изменилась, превратившись в ухмыляющийся череп. Генри упал на колени перед этим лицом-черепом, охваченный ужасом и радостью. Голоса-призраки заговорили с луны. Голоса менялись, иногда сливались в единое бормотание, в котором не разобрать ни слова… но он чувствовал истину, состоявшую в том, что все эти голоса один голос, один разум. Голос велел ему разыскать Виктора и Рыгало и прийти с ними на угол Канзас-стрит и Костелло-авеню около полудня. Голос сказал, он сам поймет, что нужно делать. И действительно, появилась эта манда. Он ждал, чтобы голос сказал ему, что делать дальше. Ответ пришел, когда они продолжали сокращать дистанцию. Голос послышался не с луны, а из канализационной решетки, мимо которой они проходили. Голос тихий, но отчетливый. Рыгало и Виктор посмотрели на решетку, словно ошарашенные, загипнотизированные, потом вновь повернулись к Беверли.
«Убей ее», – приказал голос из канализации.
Генри Бауэрс сунул руку в карман джинсов и достал продолговатый предмет длиной в девять дюймов, отделанный по бокам пластмассой, имитирующей слоновую кость. У одного края этого сомнительного произведения искусства поблескивала маленькая хромированная кнопка. Генри нажал на нее. Из щели в конце рукоятки выскочило шестидюймовое лезвие. Он подбросил нож на ладони. Прибавил шагу. Виктор и Рыгало – они по-прежнему выглядели ошарашенными – тоже прибавили шагу, чтобы не отстать.
Беверли не слышала их в прямом смысле этого слова; не звуки шагов заставили ее обернуться, когда Генри Бауэрс чуть ли не вплотную приблизился с ней. Согнув колени, осторожно ставя ноги на бетон тротуара, с застывшей улыбкой на лице, Генри двигался бесшумно, как индеец. Нет; сработало чувство, слишком явное, однозначное и сильное, чтобы проигнорировать его, чувство, что…
3
Публичная библиотека Дерри – 1:55
…за тобой наблюдают.
Майк Хэнлон отложил ручку, посмотрел на заполненную тенями перевернутую чашу главного зала библиотеки. Увидел островки света, созданные подвешенными к потолку круглыми плафонами; увидел тающие в сумраке книги; увидел металлические лестницы, изящными спиралями уходящие к стеллажам. Он не увидел ничего лишнего или находящегося не на месте.
И тем не менее не верил, что он в библиотеке один. Больше не верил.
Когда все остальные ушли, Майк прибрался с аккуратностью, давно вошедшей в привычку. Действовал он на автопилоте, мыслями унесшись на миллион миль – и на двадцать семь лет. Очистил пепельницы, выбросил пустые бутылки (прикрыл их другим мусором, чтобы не шокировать Кэрол), банки, предназначенные для последующей переработки, положил в ящик, который стоял за его столом. Потом взял щетку и подмел осколки бутылки из-под джина, которую разбил Эдди.
Наведя порядок на столе, пошел в зал периодики и подобрал разлетевшиеся журналы. И пока занимался этими простыми делами, его мозг прокручивал рассказанные Неудачниками истории – делая упор прежде всего на то, что осталось за кадром. Они верили, что вспомнили все. Он полагал, что Билл и Беверли действительно вспомнили почти все. Но не полностью. Остальное могло к ним прийти… если бы позволило время. В 1958 году времени для подготовки не было. Они говорили и говорили – их разговоры прервала только битва камней да единичное проявление группового героизма в доме 29 по Нейболт-стрит – и, возможно, за разговорами до дела так бы и не дошло. Но наступило 14 августа, и Генри с дружками просто загнали их в канализационные тоннели.
«Может, мне следовало им сказать», – думал Майк, раскладывая по местам последние журналы. Но что-то очень уж противилось этой идее – голос Черепахи, как он думал. Может, этот самый голос, а может, и принцип спиральности тоже сыграл свою роль. Возможно, тому завершающему событию предстояло повториться, пусть и на каком-то другом, более высоком уровне. К завтрашнему дню он приготовил фонари и шахтерские каски; в том же стенном шкафу лежали аккуратно сложенные и перетянутые резинками чертежи дренажной и канализационной систем Дерри. Но когда они были детьми, все их разговоры и все их планы, сырые, а то и просто никакие, в конце обернулись ничем; в конце их просто загнали в подземные тоннели, навязали им последующую за этим схватку. И это случится снова? Вера и сила, он уже пришел к этому выводу, взаимозаменяемы. А окончательная истина еще проще? Ни один акт веры невозможен, если тебя грубо не зашвырнут в бурлящий эпицентр событий? Как новорожденный безо всякого парашюта вылетает из чрева матери, словно падает с неба? И раз ты падаешь, тебе приходится верить в парашют, в его существование, так? Дергая за кольцо, уже падая, ты выносишь последнее суждение по этому предмету, каким бы оно ни было.
«Господи Иисусе, прямо-таки чернокожий Фултон Шин
127», – подумал Майк и рассмеялся.
