– Да, я тебя понял.
– В полдень?
– Лучше в час дня. Чтобы дать Беверли выспаться.
Билл затушил окурок.
– Она замужем?
Майк опять замялся.
– Все узнаем при встрече.
– Как будто возвращаешься на встречу выпускников через десять лет после окончания школы. Чтобы увидеть, кто растолстел, кто полысел, у кого де-дети.
– Надеюсь, так и будет, – вздохнул Майк.
– Да. Я тоже, Майки, я тоже.
Он положил трубку, потом долго стоял под душем, заказал завтрак, но только поковырялся в тарелке. Да, его аппетит определенно оставлял желать лучшего.
Билл набрал номер «Биг йеллоу кэб компани» и попросил прислать машину без четверти час, полагая, что пятнадцати минут вполне хватит для того, чтобы добраться до Пастбищной дороги (не мог он думать о ней как о Торговой дороге, даже увидев Торговый центр собственными глазами), но недооценил плотность транспорта в обеденный час… и насколько разросся Дерри.
В 1958-м это был обычный город, не более. В территориальных границах Дерри жили порядка тридцати тысяч человек и еще семь – в прилегающих городках.
Теперь Дерри превратился в действительно большой город, конечно, не такой, как Лондон или Нью-Йорк, но очень даже внушительный по меркам штата Мэн, в самом крупном городе которого, Портленде, население не превышало триста тысяч человек.
И пока такси медленно ползло по Главной улице («Мы сейчас над Каналом, – думал Билл. – Его не видно, но он внизу, вода бежит в темноте»), а потом повернуло на Центральную, предугадать первую мысль Билла не составляло труда: как же все изменилось. Но предсказуемая мысль сопровождалась сильным разочарованием, чего он никак не ожидал. Детство он помнил как пугающее, тревожное время… и не только из-за лета 1958 года, когда они семеро столкнулись лицом к лицу с кошмаром, но и из-за смерти Джорджа, из-за глубокой летаргии, в которую впали родители после этой смерти, из-за непрерывных насмешек над его заиканием, из-за того, что Бауэрс, Хаггинс и Крисс постоянно выслеживали их после той перестрелки камнями в Пустоши,
(Бауэрс, Хаггинс и Крисс, ё-моё, Бауэрс, Хаггинс и Крисс, ё-моё)
и от ощущения, что Дерри – холодный, Дерри – бесчувственный, Дерри глубоко плевать, жив кто-то из них или умер, Дерри без разницы, взяли они верх или нет над Пеннивайзом-Клоуном. Жители Дерри так долго жили с Пеннивайзом во всех его обличьях… и, возможно, каким-то безумным образом начали понимать его. Он им нравился, они в нем нуждались. Любили его? Возможно. Да, возможно и такое.
Но с чего это разочарование?
Только потому, что изменения такие стандартные? Или потому, что для него Дерри лишился своего своеобразия.
Кинотеатр «Бижу» исчез, его место заняла автостоянка («ВЪЕЗД СТРОГО ПО ПРОПУСКАМ, – гласила надпись над воротами. – АВТОМОБИЛИ НАРУШИТЕЛЕЙ БУДУТ ЭВАКУИРОВАНЫ»). Исчезли и располагавшиеся рядом «Корабль обуви» и ресторан «Ленч у Байли». Их заменило отделение Северного национального банка. Цифровое табло на фасаде из шлакоблоков показывало время и температуру, последнюю по шкалам Фаренгейта и Цельсия. «Аптечный магазин на Центральной», логово мистера Кина, где Билл в тот день добыл лекарство от астмы для Эдди, тоже исчез. Переулок Ричарда превратился в некий гибрид между улицей и небольшим торговым центром. Читая вывески, пока такси стояло на светофоре, Билл выяснил, что там располагались магазины звукозаписи, натуральных продуктов, игр и игрушек. Плакат в витрине последнего сообщал о том, что идет полная распродажа «ПОДЗЕМЕЛИЙ И ДРАКОНОВ».
Такси рывком продвинулось вперед, остановилось.
– Быстро не доберемся, – предупредил таксист. – Хотелось бы, чтобы все эти чертовы банки разнесли на время обеда. Пардон за мой французский, если вы религиозный человек.
– Все нормально, – ответил Билл. Небо давно затянули облака, а теперь несколько капель дождя упали на лобовое стекло. Радиоприемник что-то бормотал о душевнобольном, который откуда-то сбежал и очень опасен, потом забормотал о «Ред сокс», которые никакой опасности не представляли. В середине дня пообещали ливни, потом прояснение. Когда Барри Манилоу застонал о Мэнди, которая пришла и дала, ничего не взяв, таксист выключил радио.
– Когда они появились? – спросил Билл.
– Кто? Банки?
– Да.
– В конце шестидесятых – начале семидесятых по большей части, – ответил таксист, крупный мужчина с толстой шеей. В клетчатой черно-красной охотничьей куртке. Флуоресцирующая, оранжевая, запачканная машинным маслом фуражка плотно сидела на голове. – Они захапали все эти деньги на обновление города. Обещали, что реализация этого плана пойдет на пользу всем. В итоге нас всех ободрали как липку. Зато появились банки. Знаете, они могли позволить себе появиться. Черт бы их побрал. Обновление города, говорят они. Усраться и не жить, говорю я. Пардон за мой французский, если вы религиозный человек. Столько говорили о том, что центр города обретет новую жизнь. Да уж, классно они его оживили. Снесли большинство старых магазинов и построили банки и автостоянки. И знаете, место для парковки найти по-прежнему невозможно. Надо бы повесить весь Городской совет за их концы. За исключением этой Полок, конечно, ее повесить за сиськи. Да только у нее их, похоже, нет. Плоская как доска. Пардон за мой французский, если вы религиозный человек.
– Религиозный, – улыбнулся Билл.
– Тогда выметайтесь из моего такси и идите в гребаную церковь, – воскликнул таксист, и они оба расхохотались.
– Живете здесь давно? – спросил Билл.
– Всю жизнь. Родился в Городской больнице Дерри, и мои гребаные останки похоронят на кладбище «Гора надежды».
– Хорошее дело.
– Да, конечно, – кивнул таксист. Отхаркнул, опустил стекло, выплюнул в дождь здоровенный зелено-желтый комок. Такое отношение к жизни, противоречивое, но привлекательное, почти игривое, Билл называл «мрачным весельем». – Парню, который его поймает, неделю не придется покупать жевательную резинку. Пардон за французский, если вы религиозный человек.
– Не так уж город и изменился. – Наводящая тоску череда банков и автостоянок оставалась позади по мере того, как они продвигались вверх по Центральной улице. Вершина холма, Первый национальный банк, и они начали прибавлять в скорости. – «Аладдин» на месте.
– Да, – согласился таксист. – Но только чудом. Эти уроды хотели снести и его.
– Ради еще одного банка? – спросил Билл, и какая-то его часть удивилась, обнаружив, что другая его же часть пришла в ужас от этой мысли. Он не мог поверить, что человек в здравом уме захотел бы снести этот величественный храм радости, с куполом и сверкающей люстрой, с левой и правой лестницами, спиралями поднимающимися на балкон, с гигантским занавесом, который не просто расходился в стороны, когда начинался фильм, а волшебными складками и сборками поднимался наверх, подсвеченный различными оттенками красного, и синего, и желтого, и зеленого, тогда как приводные механизмы за сценой трещали и скрипели. «Только не «Аладдин»! – выкрикнула шокированная часть. – Как они могли даже подумать о том, чтобы срыть «Аладдин» ради БАНКА!»
