Итак, он сидел под теплым мартовским солнышком, возможно, задремал, думая о том, как пойдет домой и успеет на последние полчаса «Американской эстрады», и тут его лицо обдало теплым воздухом. Отбросило волосы со лба. Он поднял глаза и увидел огромную пластмассовую физиономию Пола Баньяна аккурат перед своим лицом, больше, чем на экране кинотеатра, заполнившую все его поле зрения. А поток воздуха вызвал наклонившийся к скамейке Пол… только выглядел он уже не совсем как Пол. Лоб низкий, нависающий над глазами, красный, как у пьяницы со стажем, нос, из которого торчали пучки жестких волос, глаза налиты кровью, один чуть косил.
Топор более не лежал на его плече. Пол опирался на топорище, тупой конец лезвия вмялся в бетон дорожки. Пол по-прежнему улыбался, да только веселость в улыбке этой не просматривалась. Меж гигантских желтых зубов просачивался запах трупов маленьких зверьков, гниющих в кустарнике жарким днем.
– Я тебя съем, – сообщил ему великан низким рокочущим голосом – словно валуны стукались друг о друга при землетрясении. – Если ты только не отдашь мне мою курицу-наседку, и мою арфу, и мои мешочки с золотом, я съем тебя прямо сейчас, твою мать!
От воздуха, который выходил изо рта великана вместе с этими словами, рубашка Ричи затрепыхалась, как парус под ураганным ветром. Он вжался в спинку скамьи, глаза вылезли из орбит, волосы встали дыбом и торчали во все стороны, как перья, окутанные зловонием.
Великан захохотал. Взялся обеими руками за топорище, совсем как Тед Уильямс
44 брался за свою любимую бейсбольную биту (или за ясеневый черенок, если вам так больше нравится), и вытащил топор из дыры, которую тот промял в бетоне. Топор начал подниматься в воздух, издавая низкое, смертоносное шуршание. Ричи внезапно понял, что великан собирается разрубить его пополам.
Но чувствовал, что не может пошевелиться; его охватила невероятная апатия. Да и надо ли? Он задремал, ему приснился сон. Сейчас какой-нибудь водитель нажмет на клаксон, возмущаясь поведением мальчишки, который перебежал улицу перед его автомобилем, и он проснется.
– Это точно, – пророкотал великан. – Ты проснешься в аду. – И в последний момент, когда топор добрался до апогея и застыл там, Ричи осознал, что все это совсем не сон… или, если уж сон, то такой, что может убить.
Попытавшись закричать, но не издав ни звука, Ричи скатился со скамьи на разровненный гравий, который покрывал площадку у памятника. Но теперь из постамента торчали только два здоровенных стальных штыря, на которые устанавливались ноги статуи. Звук рассекающего воздух топора наполнил мир давящим шорохом. Улыбка великана превратилась в гримасу убийцы. Губы так разошлись, что показались не только зубы, но и десны, красные пластмассовые десны, отвратительно красные, поблескивающие.
Топор ударил по скамье там, где только что сидел Ричи. Рубящая кромка была такой острой, что удар вышел практически бесшумным, но скамья мгновенно развалилась на две части, и на разрезе из-под слоя зеленой краски показалась яркая и почему-то тошнотворная белизна дерева.
Ричи лежал на спине. Все еще пытаясь закричать, он принялся отталкиваться каблуками. Гравий заползал за ворот рубашки, под пояс штанов. А Пол возвышался над ним, сверху вниз смотрел на него глазами, размером с крышку канализационного колодца. Пол смотрел сверху вниз на мальчишку, на спине отползающего от него по гравию.
Великан шагнул к нему. Ричи почувствовал, как дрогнула земля, когда на нее опустился черный сапог. Взлетело облачко гравия. Ричи перекатился на живот и вскочил. Но его ноги побежали еще до того, как он успел скоординироваться, и в результате он вновь плюхнулся на живот. Услышал, как воздух вышибло из легких. Волосы упали на глаза. Он видел автомобили, снующие взад-вперед по Канальной и Главной улицам, как они сновали каждый день, как будто ничего не происходило, как будто никто из водителей не видел или не обращал внимания на то, что Пол Баньян ожил, сошел с постамента, чтобы совершить убийство топором, размеры которого не уступали дому на колесах класса «люкс».
Солнечный свет померк. Ричи лежал на островке тени, который силуэтом напоминал человека.
Он поднялся на колени, чуть не завалился на бок, сумел встать и побежал как мог быстро. Колени его поднимались чуть ли не до груди, руки работали, как поршни. Он услышал, как за спиной нарастает шорох опускающегося топора, и звук этот казался вовсе не звуком, а повышением давления воздуха на его кожу и барабанные перепонки: «Ши-и-и-ип-п-п-п…»
Земля дрогнула. Зубы Ричи клацнули, как фарфоровые тарелки при землетрясении. Ему не требовалось оглядываться, чтобы понять: топор Пола наполовину зарылся в бетонную дорожку в считаных дюймах от его ног.
В его голове вдруг зазвучала песня «Доувеллсов»: «Мальчишки в Бристоле шустры, как пистоли, бристольский стомп
45 играют они…»
Из тени великана Ричи вновь выскочил в солнечный свет, и едва это произошло, начал смеяться, тем самым истерическим смехом, что срывался с его губ, когда он сбегал по лестнице в подвальный этаж «Фриза». Тяжело дыша, вновь с резью в левом боку, Ричи рискнул обернуться.
Пол Баньян высился на постаменте, как и всегда, вскинув топор на плечо, глядя в небо, с губами, разошедшимися в оптимистичной улыбке мифологического героя. Скамья, которую топор Баньяна развалил надвое, целехонькой стояла на прежнем месте, чтобы никто не волновался. Гравий в том месте, где Высокий Пол («Он – мой прикол», – вдруг маниакально прокричала в голове Ричи Аннет Фуничелло
46) ставил свою гигантскую ногу, лежал ровным слоем, чуть потревоженный только там, где его касалась спина Ричи, когда он
(уползал от гиганта)
упал со скамьи, задремав. Не было ни следов сапог Баньяна на гравии, ни вмятин в бетоне от топора. Не было ничего и никого, кроме мальчишки, за которым гнались другие мальчишки, большие парни, и ему приснился очень короткий (но весьма впечатляющий) сон про убийцу-колосса… если угодно, про гигантского, в экономичной расфасовке, Генри Бауэрса.
– Дерьмо, – пробормотал Ричи дрожащим голосом и нервно хохотнул.
Он постоял еще какое-то время, чтобы посмотреть, а вдруг статуя шевельнется вновь… может, подмигнет ему, может, перебросит топор с плеча на плечо, может, сойдет с постамента и вновь двинется на него. Но, разумеется, ничего такого не случилось.
Разумеется.
Так чего волноваться? Ха-ха-ха-ха.
Дрема. Сон. Ничего больше.
Но, как однажды заметил Авраам Линкольн, или Сократ, или кто-то еще из великих, поиграли и будя. Пора идти домой и успокоиться. Последовать примеру Куки из «Сансет-Стрип, 77»
47 и просто расслабиться.
