Скоро вновь послышались голоса. Но на этот раз он слышал другие голоса, голоса подростков, которые втянули его в эту историю. Они шептали с луны-призрака.
«Ты не можешь поймать даже жирдяя, – прошептал один. – Теперь я богат, а ты пропалываешь горох. Мне смешно, говнюк!»
«Ба-а-ауэрс, ты не мо-ожешь по-оймать да-аже п-п-простуду! Прочитал ка-акие-то хо-орошие к-книги, по-ока си-идишь з-здесь? Я на-аписал много! Я бо-о-огат, а ты – в Дж-Дж-Джунипер-Хилл! Ха-ха, глупый го-овнюк!»
– Заткнитесь, – прошептал Генри голосам-призракам, прибавив скорости, выпалывая вместе с сорняками ростки гороха. Пот катился по щекам, как слезы. – Мы могли вас сделать. Мы могли.
«Мы посадили тебя под замок, говнюк, – рассмеялся еще один голос. – Ты гонялся за мной и не смог поймать, а теперь я тоже богат! Так держать, каблуки-бананы!»
– Заткнитесь, – шептал Генри, все быстрее работая мотыгой. – Просто заткнитесь!
«Ты хотел залезть мне в трусы, Генри? – принялся дразнить его еще один голос. – А тебе не обломилось! Я дала им всем, потому что была шлюхой, но теперь я тоже богата, и мы снова вместе, и мы снова этим займемся, но тебе опять не обломится, даже если бы я согласилась дать тебе, потому что у тебя уже не стоит. Так что, ха-ха, Генри, мы все смеемся над тобой».
Генри махал мотыгой, во все стороны летели земля, сорняки, ростки гороха; голоса-призраки с луны-призрака звучали теперь очень громко, мельтешили в голове, и Фогерти уже с криком бежал к нему, но Генри его не слышал. Из-за голосов.
«Не смог справиться даже с таким ниггером, как я, так? – вступил еще один голос. – Мы побили вас в той битве камней! Мы вас, мать вашу, побили! Ха-ха, говнюк! Ты – посмешище!»
Теперь они бубнили все вместе, смеялись над ним, смеялись над тем, что у него каблуки-бананы, спрашивали, нравилась ли ему электрошоковая терапия, которой его подвергли, когда он попал в Красную палату, спрашивали, нравится ли ему в «Джунипер-Хилл», спрашивали и смеялись, спрашивали и смеялись, и Генри отбросил мотыгу и начал кричать на луну-призрак, зависшую в синем небе, а потом луна изменилась и стала лицом клоуна, лицом в белом гриме, с черными дырами глаз, и красно-кровавая усмешка вдруг перешла в улыбку, такую непристойно искреннюю, что выдержать ее не представлялось возможным: именно тогда Генри и начал кричать, не в ярости, а от дикого ужаса, голос клоуна говорил теперь с луны-призрака, и говорил следующее: «Ты должен вернуться, Генри. Ты должен вернуться и довести дело до конца. Ты должен вернуться в Дерри и убить их всех. Ради меня. Ради…»
Тут Фогерти – он стоял рядом и орал на Генри уже две минуты (тогда как другие пациенты Синей палаты стояли у своих грядок, держа в руках мотыги, словно карикатурные фаллосы, но на их лицах читался не интерес к происходящему, а почти что, да, почти что задумчивость, словно они понимали, что все это – часть таинства, благодаря которому они и оказались здесь, что внезапный приступ криков, которыми разразился Генри Бауэрс в Западном саду, несет в себе нечто большее, чем может показаться с первого взгляда) – надоело орать, и он от души врезал Генри кулаком с зажатым в нем валиком четвертаков. Генри рухнул как подкошенный, но голос клоуна последовал за ним в жуткую воронку темноты, куда он проваливался, повторяя снова и снова: «Убей их всех, Генри, убей их всех, убей их всех, убей их всех».
2
Генри Бауэрс лежал без сна.
Луна зашла, и за это он мог ее только поблагодарить. Ночью у луны убавлялось призрачности, она становилась более реальной, и он не сомневался, что умер бы от ужаса, если б увидел отвратительное лицо клоуна, плывущее в небе над холмами, и полями, и лесами.
Он лежал на боку, пристально глядя на ночник. Дональд Дак давно перегорел; его заменили Микки и Минни Маус, танцующие польку; им на смену пришло зеленое лицо Оскара-ворчуна с улицы Сезам, а в прошлом году место Оскара заняла мордочка медвежонка Фоззи. Генри отмерял годы заключения сгоревшими ночниками, а не кофейными ложечками.
Утром 30 мая, ровно в два часа и четыре минуты, ночник погас. Тихий стон сорвался с губ Генри – ничего больше. В эту ночь у дверей Синей палаты дежурил Кунц – худший из охранников. Даже хуже Фогерти, который так сильно ударил его днем, что Генри едва мог повернуть голову.
Вокруг него спали другие пациенты Синей палаты. Бенни Болье спал в фиксаторах. Когда они вернулись, закончив прополку, ему разрешили посмотреть стоящий в палате телевизор, по которому показывали очередной повтор одной из серий «Экстренной помощи», и около шести часов он принялся яростно дрочить, крича: «Пытаясь зажечь ночь! Пытаясь зажечь ночь! Пытаясь зажечь ночь!» Ему дали успокоительное, и оно помогло примерно на четыре часа, но около одиннадцати, когда действие элавила сошло на нет, он занялся тем же. Дергал свой старый шланг с такой силой, что между пальцами выступила кровь, продолжая кричать: «Пытаясь зажечь ночь!» Ему вновь дали успокоительное и закрепили руки и ноги в фиксаторах. Теперь он спал, и в тусклом свете ночника его сморщенное личико выглядело таким же серьезным, как у Аристотеля.
Из-за кровати Болье доносились тихий храп и громкий, бурчание, иногда кто-то подпускал голубка. Слышал Генри и дыхание Джимми Донлина, безошибочно узнаваемое, хотя и спал Джимми через пять кроватей. Резкое и чуть свистящее, почему-то оно ассоциировалось у Генри с работающей швейной машинкой. Из-за двери в коридор доносился слабый звук работающего телевизора Кунца. Генри знал, что Кунц обычно смотрит старые фильмы по каналу 38, пьет «Тексас драйвер» и ест ленч. Кунц отдавал предпочтение сандвичам с комковатым арахисовым маслом и бермудским луком. Когда Генри об этом услышал, его передернуло, и он подумал: «Неужели кто-то уверен, что все безумцы сидят под замком?»
На этот раз голос пришел не с луны.
На этот раз заговорили с ним из-под кровати.
Генри узнал голос сразу. Принадлежал он Виктору Криссу, которому уже двадцать семь лет как оторвали голову в тоннелях под Дерри. Оторвал ему голову Франкенштейн-монстр. Генри видел, как это произошло, а потом он увидел, как глаза монстра сместились, и почувствовал на себе их водянисто-желтый взгляд. Да, Франкенштейн-монстр убил Виктора, а потом убил Рыгало, но теперь Вик появился снова, словно повтор-призрак черно-белого фильма в программе «Прекрасные пятидесятые», когда президент был лысым, а «бьюики» выпускались с выхлопными отверстиями в бортах.
Но теперь, после случившегося в саду, когда из-под кровати послышался голос Виктора, Генри обнаружил, что он спокоен и ничего не боится. Даже испытывает облегчение.
– Генри! – позвал Вик.
– Вик! – воскликнул Генри. – Что ты делаешь под кроватью?
Бенни Болье всхрапнул и что-то пробормотал во сне. Швейная машинка в носу Джимми на мгновение сделала паузу во вдохах и выдохах, Кунц убавил звук маленького «Сони», и Генри буквально увидел, как он сидит, склонив голову набок, прислушиваясь, одна рука на кнопке уменьшения звука, пальцы другой поглаживают валик с четвертаками в правом кармане белой куртки.
