– Не думаю, что оно польстится на таких уродцев, как вы, – говорит Майк, – но тем не менее будьте осторожны.
– Будем, мистер Хэнлон, – отвечает девушка вполне серьезно и кулачком легонько бьет юношу в плечо: – Пошли, уродец, – и хихикает. И в это мгновение из симпатичной желанной старшеклассницы превращается в неуклюжую одиннадцатилетнюю девочку-подростка, какой в свое время была Беверли Марш… когда они проходят мимо, Билла потрясает ее красота… и он ощущает страх; хочет подойти к юноше и сказать ему, что домой он должен идти по хорошо освещенным улицам и не оглядываться, если кто-то с ним заговорит.
«На скейтборде осторожным быть нельзя, мистер», – произносит фантомный голос в голове Билла, и он улыбается печальной улыбкой взрослого.
Наблюдает, как юноша открывает девушке дверь. Они выходят в вестибюль, сближаются, и Билл готов поставить роялти за книгу, которую юноша по имени Билли держит под мышкой, что тот поцеловал девушку, прежде чем открыть наружную дверь. «Дурак ты, Билли, если не поцеловал, – думает Билл. – А теперь доведи ее до дома целой и невредимой. Ради бога, доведи ее до дома целой и невредимой».
– Сейчас приду, Большой Билл! – кричит ему Майк. – Немного приберусь, и все.
Билл кивает, кладет ногу на ногу. Бумажный пакет, который лежит на коленях, негромко шуршит. В пакете пинта бурбона, и Билл думает, что никогда в жизни ему не хотелось так выпить, как сейчас. Он уверен, если не лед, то уж вода у Майка наверняка найдется, и чувствует, что сойдет и вода, тем более что потребуется ее немного.
Он думает о Сильвере, прислоненном к стене Майкова гаража на Палмер-лейн. И, вполне естественно, мысли его перескакивают к тому дню, когда они все встретились в Пустоши (все, кроме Майка) и каждый вновь пересказал свою историю: прокаженный под крыльцом; мумия, идущая по льду; кровь из сливного отверстия, и мертвые мальчики в Водонапорной башне, и движущиеся фотографии, и оборотни, преследующие маленьких мальчиков по пустынным улицам…
В тот день, накануне праздника Четвертого июля, они ушли в Пустошь дальше, чем всегда, теперь он это вспоминает. В городе стояла жара, а в тени на восточном берегу Кендускига царила прохлада. Он помнит, что неподалеку находился один из бетонных цилиндров, мерно жужжащий сам с собой, совсем как недавно ксерокс жужжал для симпатичной старшеклассницы. Билл вспоминает и жужжание, и то, как, покончив с историями, все посмотрели на него.
Они хотели, чтобы он сказал им, что теперь делать, а он этого не знал. И незнание вызывало отчаяние.
Глядя на большущую тень Майка, перемещающуюся по обшитой темными деревянными панелями стене зала справочной литературы, Билл внезапно осознает: он не знал, что делать, потому что 3 июля они собрались не в полном составе. Окончательно их команда сформировалась позже, в заброшенном гравийном карьере, который находился за свалкой, где выбраться из Пустоши не составляло труда, точно так же, как на Канзас-стрит и на Мерит-стрит. Собственно, именно над карьером сейчас проходил участок автомагистрали. Названия у карьера не было; его давно уже забросили, осыпающиеся склоны заросли травой и кустами. Однако боезапаса там хватало – во всяком случае, хватило для апокалиптической битвы камней.
Но до того, на берегу Кендускига, Билл не знал, что сказать… что они хотели от него услышать? Что он сам хотел им сказать? Он вспоминает, как переводил взгляд с одного лица на другое… смотрел на Бена, Бев, Эдди, Стэна, Ричи. И вспоминает музыку. Литл Ричард. «Вомп-бомп-э-ломп-бомп…» Музыку. Тихую. И искорки света, бьющие ему в глаза. Он вспоминает искорки света, бьющие ему в глаза, потому что…
2
Ричи повесил транзисторный приемник на самую нижнюю ветку дерева, к которому привалился. И хотя все они укрылись в тени, солнечные лучи, отраженные от поверхности воды Кендускига, били в хромированный корпус радиоприемника, а потом уже добирались до глаз Билла.
– У-убери э-эту ш-туковину, Ри-и-ичи, – попросил его Билл. – О-она ме-еня с-слепит.
– Конечно, Большой Билл, – тут же ответил Ричи, без всяких острот. Он не только снял радиоприемник с ветки, но и выключил, о чем Билл сразу же пожалел; тишина, нарушаемая лишь плеском воды да далеким мерным гудением насосов дренажной системы, стала очень уж громкой. Их взгляды скрещивались на лице Билла, и ему хотелось предложить им смотреть куда-то еще: чего так на него таращиться? Он что, чудик какой-то?
Но, разумеется, поступить так он не мог, потому что они ждали одного: чтобы он сказал им, что теперь делать. То, что они узнали, давило мертвым грузом, и они рассчитывали, что он укажет им верный путь. «Почему я?!» – хотелось ему закричать, но, разумеется, он знал ответ на этот вопрос. Потому что, нравилось ему это или нет, другого кандидата на роль лидера не было. Потому что он выдвигал идеи, потому что его брата убило неизвестно что, но главным образом потому, что он (как именно, он до конца так и не поймет) стал Большим Биллом.
Он посмотрел на Беверли и быстро отвел взгляд от безмятежного доверия, которое читалось в ее глазах. Да и вообще, когда он смотрел на Беверли, в нижней части живота возникали какие-то странные ощущения. Трепетание.
– Мы не-не мо-ожем пойти в по-олицию, – наконец сказал он. Даже для его ушей голос звучал хрипло и очень уж громко. – Мы не-е мо-ожем по-ойти и к на-ашим п-предкам. Если то-олько… – Он с надеждой посмотрел на Ричи. – К-как на-асчет т-твоего о-отца и ма-атери, Очкарик? О-они в‐вроде бы но-ормальные?
– Любезный, – ответил Ричи Голосом дворецкого Тудлса, – вы определенно ничего не понимаете, говоря так о моих маменьке и папеньке. Они…
– Переходи на американский, Ричи, – подал голос Эдди, который сидел рядом с Беном. Там он устроился по одной простой причине: тень Бена полностью накрывала его. Лицом – маленьким, сморщенным, озабоченным – Эдди напоминал старичка. Правая рука сжимала ингалятор.
– Они подумают, что меня пора отправлять в «Джунипер-Хилл». – Сегодня Ричи пришел в старых очках. Днем раньше дружок Генри Бауэрса, которого звали Кард Джейгермейер, подкрался к Ричи сзади, когда тот выходил из кафе с рожком фисташкового мороженого. «Ты водишь!» – закричал Джейгермейер, который весил больше Ричи на добрых сорок фунтов, и с силой ударил Ричи по спине сцепленными руками. Ричи полетел в сливную канаву, оставшись без очков и без рожка с мороженым. Левое стекло разбилось, и мать Ричи ужасно на него рассердилась, а от его оправданий отмахнулась.
«Я знаю только одно: ты слишком много времени болтаешься без дела, – заявила она ему. – Похоже, Ричи, ты думаешь, что где-то растет очечное дерево и мы снимаем с него новую пару очков, как только ты разбиваешь старую».
«Но, мама, этот парень толкнул меня, зашел сзади, этот большой парень, и толкнул меня…» – Ричи уже едва не плакал. Он не мог убедить мать вникнуть в ситуацию, и бессилие причиняло больше боли, чем отправивший в канаву удар Карда Джейгермейера, такого тупого, что его даже не направили в летнюю школу.
