– Нам по-онадобятся пе-етли, – вставил Билл, по-прежнему глядя на небо.
– Мы их сможем купить в «Скобяных товарах Рейнольдса», – тут же предложил Бен.
– И ка-арманные де-еньги в‐всем вы-ыдали на не-еделю.
– У меня есть пять долларов, – сказала Беверли. – Заработала, оставаясь с соседскими детьми.
Ричи тут же пополз к ней на руках и коленях.
– Я люблю тебя, Бевви. – Он смотрел на нее по-собачьи преданными глазами. – Ты выйдешь за меня замуж? Мы будем жить в обшитом сосной бунгало…
– Где? – переспросила Беверли, а Бен наблюдал за ними с тревогой, озабоченностью, но и с улыбкой.
– Обшитом бусной сонгало, – ответил Ричи. – Пяти долларов хватит, сладенькая, ты, и я, и малышка заживем втроем…
Беверли засмеялась, покраснела и отошла от него.
– Мы ра-азделим ра-асходы, – указал Билл. – Потому-то мы и создаем клуб.
– Накрыв яму досками, мы скрепим их сверхпрочным клеем – «Тэнгл-Трэк», так он называется – и сверху положим дерн. Может, набросаем сосновых иголок. Будем сидеть внизу, а люди… такие, как Генри Бауэрс… будут ходить прямо над нами и не знать, что мы здесь.
– Ты подумал и об этом? – изумился Майк. – Это круто.
Бен улыбнулся. Пришла его очередь краснеть.
Билл внезапно сел и посмотрел на Майка:
– Хо-очешь по-омогать?
– Да… конечно, – ответил Майк. – Это будет весело.
Остальные переглянулись – Майк это почувствовал, не только увидел. «Нас семеро», – подумал он, и безо всякой на то причины по телу пробежала дрожь.
– И когда вы собираетесь зарыться в землю?
– О-очень с-скоро, – ответил Билл, и Майк знал – знал, – что Билл говорит не только о подземном клубном доме, задуманном Беном. И Бен это знал. Как и Ричи, Беверли, Эдди. Стэн Урис перестал улыбаться. – М-мы со-обираемся на-ачать э-этот п-проект о-очень с-скоро.
Последовала пауза, и Майк внезапно понял следующее: во‐первых, они хотят что-то сказать, что-то ему сказать… а во‐вторых, у него не было уверенности, что он хотел это услышать. Бен взял палку, принялся что-то чертить на земле, его волосы падали на лицо. Ричи грыз и без того обгрызенные ногти. Только Билл пристально смотрел на Майка.
– Что-то не так? – Майку стало не по себе.
– М-м-мы к-к-клуб, – очень медленно заговорил Билл. – Ты мо-ожешь быть в к-клубе, если хо-очешь, но те-ебе придется х-хранить наши секреты.
– Ты про клубный дом? – спросил Майк. Охватившая его тревога только нарастала. – Само собой…
– У нас есть и другой секрет, малыш. – Ричи по-прежнему не смотрел на Майка. – И Большой Билл говорит, что этим летом у нас более важное дело, чем рытье подземных клубных домов.
– В этом он прав, – добавил Бен.
Внезапно что-то пшикнуло. Майк подпрыгнул. Но это Эдди нажал на клапан ингалятора. Он виновато посмотрел на Майка, пожал плечами, потом кивнул.
– Что ж, не держите меня в неведении, – попросил Майк. – Расскажите мне.
Билл оглядывал остальных.
– К-кто-нибудь н-не хо-очет, ч-чтобы он во‐ошел в к-клуб?
Никто не сказал ни слова, не поднял руки.
– К-кто хо-очет ра-ассказать? – спросил Билл.
Последовала долгая пауза, и на этот раз Билл ее не прерывал. Наконец Беверли вздохнула и посмотрела на Майка.
– Детей убивают. Мы знаем, кто это делает, и это не человек.
3
Они рассказали ему, один за другим: клоун на льду, прокаженный под крыльцом, кровь и голоса в сливном отверстии, мертвые мальчики в Водонапорной башне. Ричи поведал о том, что произошло, когда они с Биллом вернулись на Нейболт-стрит. Билл заговорил последним, рассказал о школьной фотографии, которая двигалась, и о фотографии, в которую он сунул руку. Закончил объяснением, что неведомое существо убило его брата, а Клуб неудачников решил убить этого монстра… кем бы он на самом деле ни был.
Позже, возвращаясь домой, Майк думал, что слушать ему следовало с нарастающим недоверием, переходящим в ужас, а потом удирать сломя голову, не оглядываясь, убежденному, что его или поднимает на смех компания белых подростков, которые не любят черных, или его занесло к шестерым психам, которые каким-то образом заразились этой дурью друг от друга, как целый класс может подцепить грипп от одного больного.
Но он не убежал, потому что, несмотря на ужас, испытывал какое-то удивительное спокойствие. Спокойствие – и что-то еще, что-то более важное: ощущение, что он дома. «Теперь нас семеро», – подумал он, когда Билл наконец-то закончил.
Он открыл рот, не уверенный в том, что сейчас скажет.
– Я видел клоуна.
– Что? – в унисон спросили Ричи и Стэн, а Беверли повернула голову так быстро, что хвост метнулся с левого плеча к правому.
– Я видел его Четвертого. – Майк говорил медленно, главным образом Биллу. Его глаза, ясные, сосредоточенные, не отрывались от глаз Майка, требовали, чтобы он продолжал. – Да, Четвертого июля… – На мгновение он замолчал, подумав: «Но я его узнал. Я узнал его, потому что увидел не в первый раз. И не в первый раз увидел что-то… что-то нехорошее».
Тут он подумал о птице, впервые действительно позволил себе подумать о птице – за исключением кошмаров – с мая. Он-то считал, что сходит с ума. Приятно выяснить, что ты все-таки не безумен… но облегчение это пугало. Он облизнул губы.
– Давай, – нетерпеливо бросила Бев. – Не тяни.
– Дело в том, что я участвовал в параде. Я…
– Я тебя видел, – вставил Эдди. – Ты играл на саксофоне.
– Если на то пошло, на тромбоне, – поправил его Майк. – Я играл в составе оркестра нейболтской Церковной школы. Так или иначе, я видел клоуна. Он раздавал воздушные шарики детям на перекрестке в центре города, где сходятся три улицы. Такой же, как и говорили Бен и Билл. Серебряный костюм, оранжевые пуговицы, белый грим на лице, большая красная улыбка. Я не знаю, помада это была или грим, но выглядело как кровь.
Другие кивали, оживившись, только Билл продолжал пристально смотреть на Майка.
– О-оранжевые пу-учки во‐олос? – спросил он Майка, а потом бессознательно коснулся головы пальцами.
Майк кивнул.
– Увидев его… я испугался. И пока я смотрел на него, он повернулся и помахал мне рукой, словно прочитал мои мысли, или мои чувства, или как это называется. И это… ну… испугало меня еще сильнее. Тогда я не знал почему, но он так испугал меня, что я пару минут не мог играть на тромбоне. Вся слюна у меня во рту пересохла, и я почувствовал… – Он коротко глянул на Беверли. Теперь он все вспомнил с невероятной четкостью: как слепило солнце, яростно отражалось от его тромбона и от хрома автомобилей, как громко играла музыка, каким ярко-синим было небо. Клоун поднял руку в белой перчатке (в другой он держал связку воздушных шариков) и медленно помахал из стороны в сторону, а его кровавая улыбка была слишком красной и слишком широкой – крик, вывернутый наизнанку. Он помнил, как кожа его мошонки начала сжиматься, как в кишках вдруг забурлило, и он испугался, что сейчас непроизвольно наложит в штаны. Но такого в присутствии Беверли он сказать не мог. В присутствии девушек такого не говорят, даже в присутствии тех девушек, при которых можно сказать «сука» или «мерзавец». – Я испугался, – закончил он, чувствуя, что этого недостаточно, просто не зная, как сказать остальное.
