– Боярин, тебе бы к Иве пройти…
– Зачем? – поворачиваюсь к Ждану.
– Да ты на себя-то посмотри. Из плеча стрела торчит. Как ходишь-то, больно же?
Чёрт, верно, а я и не чувствую. И сразу же, как только посмотрел на пробитое плечо, навалилась жгучая дёргающая боль и рука онемела. А я-то ещё думал, почему пальцы постоянно скользят, а это они у меня в крови все. Палубу заляпал…
– Потери есть?
– Есть, – скривился старшина. – Раненых семеро, тяжело трое. Двое убитых… – заторопился, оправдываясь: – Стрелами всех побили и поранили. Убитые оба с носового скорпиона, живого места нет, стрелами искололи. На дракарах всё чисто прошло, ни царапины. Да и арбалетчики не оплошали. Кто ж знал, что у норманнов столько лучников?
– Да уж. Теперь-то навоевались? Или мало всё ещё?
– Да мы-то при чём? Они же первые начали.
Я даже недоумённо в лицо Ждану всмотрелся, не смеётся ли? Очень уж знакомая отговорка, извечная. Вроде нет, на полном серьёзе оправдывается.
– Хорошо. Ты тут командуй, я к Иве пойду, дёргает что-то. Горивой где, я его вообще не видел?
– Ты только не ругайся, боярин. Это он приказал тебе ничего не говорить…
– Что?! – остановился, разворачиваясь в ярости к старшине и потревожив руку. Ослепительная вспышка полыхнула в голове, заскрипел зубами, охнул, повёл глазами в сторону, пытаясь чем-нибудь отвлечь, успокоить себя. Пустяки, это всего лишь боль.
– Да он с абордажниками на первый дракар полез. Жив, жив, ни царапины, ты только успокойся! – зачастил Ждан, опасливо отступая назад.
Я яростно, но в то же время с облегчением выругался. Ну, держись, Горивой. Перевяжусь, поговорим.
Очнулся, темно вокруг. Где это я? Ни пошевелиться не могу, ни продохнуть. Хотел позвать кого-нибудь, но пересохшее горло смогло только что-то еле слышно прохрипеть. Заполошно заколотилось сердце, выпрыгивая из груди, гулкими ударами отдаваясь в ушах. Навалился липкий страх, стал хватать холодными ручонками. Дёрнулся изо всех сил, свалилась вниз тяжёлая кипа одеял, ворвался в лёгкие чистый воздух, в сером мареве проступили очертания каюты Ждана. Фу-у, а я уже, было, испугался, чёрт-те что подумал. А почему меня так завалили? Попить бы ещё. Осторожно нащупал край койки, свесил ноги. Плечо прострелило резкой болью. Замотал головой, откинулся в изнеможении на переборку, перевёл дух, шумно выдохнув сквозь сжатые зубы. Полегчало. Аккуратно утвердился на подрагивающих ногах, голыми ступнями с облегчением ощутил прохладу деревянных досок, сделал пару шагов к двери. Протянул руку, намереваясь открыть, и чуть не провалился вперёд в резко открывшийся передо мною проём.
– Очнулся, боярин? А я только отошёл за водичкой, очень уж ты хрипел, да вот припоздал.
– Горивой, ты, что ли? – просипел я на выдохе.
– Я, я, не узнал? Попей вот, тёпленькой принёс.
Припал к ковшу, ничего не видя и не слыша, захлёбываясь и обливаясь живительной влагой, глотая жадными большими глотками так, что заболело горло.
– Эка ты торопишься. Пей маленькими глоточками, а то облился весь. Ну, попил? Куда собрался? Тебе отлежаться нужно.
– Где мы? Всё в порядке?
– У берега стоим, отошли чуток от устья, где бой был. Помнишь?
Кивнул головой в ответ. Хоть и темно, но увидел что-то Горивой, потому как продолжил:
– Тут бухточка удобная, встали на якорь. Днём убитых похоронили. Раненых, своих и чужих обиходили. Дракары сюда же перегнали. Ночь на дворе.
– А со мной что? – вроде полегчало, дышать стало легче, горло перестало хрипеть, и в глазах прояснилось.
– Ивушка сказала, жар от раны приключился. Сразу стрелу не выдернул, потом ещё разбередил всё, крови много потерял, палуба под тобой вся скользкая была. Сразу сомлел, как стрелу выдернули. Ты что, не чувствовал ничего?
– Веришь ли, даже не заметил в горячке боя. Только когда Ждан потянул к Иве, тогда и задёргало руку.
– Бывает.
– А чего так закутал меня? Я очнулся, даже испугался.
– Тебя сюда перенесли, Ива от тебя не отходила и графиня тоже. А на ночь я их подменил. Мёрз ты сильно, просил укрыть, вот я и навалил на тебя одеял.
– Хочу на палубу выйти, да и нужно мне.
– Ну, если нужно, пойдём, провожу.
– Пошли.
Сделав свои дела, посидел, подышал, стоять сил пока не было, ноги предательски подрагивали.
– Слушай, Горивой, а что-нибудь перекусить найдётся? Сил нет, так есть хочется.
– Сейчас. Тут Ивушка распорядилась жаровню не гасить, бульончик тебе подогревать. Как знала. Махнул рукой, и рядом мгновенно очутился боец. А я никого и не видел. Действительно, ослабел.
Через минуту с урчанием вгрызся в огромный кус варёного мяса, запивая горячим бульоном, с трудом проталкивая в желудок полупережёванные куски. Заглотив принесённое, с сожалением оглядел пустое блюдо. Тут же, как по волшебству, появилось следующее, но уже поданное маленькими изящными ручками. Поперхнулся, поднял голову. Полукругом надо мною склонились Ива и графиня, Ждан и мои бойцы. Даже Бивой свою бородёнку вперёд пропихнул.
– Оголодал что-то, – смутился я. Хорошо, что в темноте не видно, как краска стыда залила моё лицо.
– Ты, боярин, не смущайся, так и должно быть. Много крови потерял, потому и надо теперь силы наедать.
– Ива, а с плечом что?
– Жить будешь.
– Ива!
– Что Ива? Сам себя не бережёшь, а теперь Ива?
– Ну? Говори уж.
– Завтра посмотрим. Если горячки не будет, то повезло тебе, боярин. И не рассиживайся тут, ступай вниз, отлежаться тебе нужно. Кому сказала? Горивой, отведите его.
Вяло перебирая ногами за своей волочащейся на чужих плечах тушкой, добрался до топчана. Накатила слабость, от съеденного пробил пот. А может, от слабости. Прилёг и закрыл глаза. Закружился потолок, завертелся, раскачиваясь. Провалился в сон, как в яму. Утром проснулся, рукой не пошевелить, болит.
– Дёргает рану-то? – как по волшебству, возникла в дверях Ива с ковшом в руках.
– Вроде, нет. Болит, ноет, но не дёргает.
– Выпей вот, – протянула ковш. – Да не спеши, пей маленькими глоточками.
– Покушать бы…
– Принесут, потерпи немножко. Давай, руку посмотрю. Повезло тебе. Сейчас повязку сменю и поешь. Из каюты не выходи. Тебе лучше отлежаться.
– А…
– Горшок у тебя в углу для чего поставлен? Вот в него и а…
– Понял.
– Ну, раз понял, тогда ложись. А я пойду, остальных осмотрю.
Ох ты ж! Горячий стыд прокатился жаркой волной по спине. Только о себе и думаю.
