– Я только сейчас приехала из города, – сообщила Кристина, –
что тут творится? Поднялся такой страшный ветер. И портье мне сказал, что
теперь мы будем обедать и ужинать в отеле, пока ураган не стихнет. Как это
романтично! Почему у вас такие кислые лица? – спросила она, обращаясь к
сидевшим за первым столиком.
– Тише, – попросил ее Вацлав, – у нас случилось несчастье.
– Что произошло? – удивилась Кристина.
– Сегодня ночью во сне умерла баронесса Хильберг, – тихо
сообщил Вацлав.
– Какое несчастье, – сказала Кристина таким голосом, каким
говорят домохозяйки на рынке, узнав о том, что закончилась спаржа. Она подошла
к столику, где в гордом одиночестве сидела Стефания Гуарески, и уселась рядом с
ней.
– Отчего она умерла? – спросила Кристина у сидевшей рядом
итальянки.
Та пожала плечами:
– Понятия не имею. Наверно, сердце. Ей было уже под
восемьдесят.
– Но она так хорошо выглядела.
– Иногда такое случается, – заметила Стефания.
В зал вошла еще одна женщина. Такого же высокого роста, как
Стефания, и тоже на высоких каблуках. Только у нее была белая юбка– миди,
закрывавшая ее загорелые, мускулистые ноги, и темная блузка без рукавов, не
скрывавшая ее высокой груди и мощных, почти атлетических рук. У женщины были
зеленые глаза, прижатые к голове большие уши, чувственный рот, резко очерченные
скулы. И повадки пантеры. Очевидно, что двум таким грациозным «животным» за
одним столом было очень некомфортно. Но для восьмерых гостей было накрыто
только два стола, а демонстративно пересаживаться за другой столик никто не
хотел. Это была Каролина Лидхольм. Дронго подумал, что в свои сорок пять эта женщина
великолепно сохранилась. Она прошла к столу и уселась напротив Стефании,
коротко кивнув ей. Между ними словно проскочила искра.
Как странно, подумал Дронго. Когда-то бальзаковский возраст
считался для женщины предельно допустимым для флирта и любви. А ведь сегодня
женщина, когда ей исполняется тридцать, только начинает расцветать. Все
изменилось. Когда-то мужчина в пятьдесят считался глубоким стариком, а сейчас
это еще молодой человек, полный сил и планов на будущее. Женщина в сорок уже
была старухой, а сейчас они выходят замуж и рожают именно в этом возрасте, не
говоря уже о любовниках, которых принято заводить именно после сорока. Может, я
думаю так, потому что мне начали нравиться женщины в возрасте? Нет, они мне
всегда нравились. Я никогда не понимал, как можно влюбляться в
восемнадцатилетнюю девушку, ничего не понимающую и не знающую жизни. Или во мне
говорит мой возраст? Возможно, я не совсем прав, ведь чувство любви преображает
любую женщину. И все-таки, все-таки… Гораздо интереснее беседовать с человеком,
который много знает и много повидал, чем открывать книгу, в которой нет ничего,
кроме пустых страниц. Хотя некоторым нравится самим заполнять эти страницы.
Достаточно взглянуть на Каролину Лидхольм или Стефанию
Гуарески, чтобы понять, насколько изменились все представления о возрасте. Одна
из его знакомых поехала в Лос-Анджелес в сорок семь лет и решила рожать, сделав
себе искусственное оплодотворение. Родилось сразу трое близнецов. В прежние
времена ее бы назвали героиней, в Средние века просто сожгли бы на костре. В
двадцать первом веке это посчитали в порядке вещей. Он хорошо помнил, как в
Вашингтоне его познакомили со спикером американского конгресса – Нэнси Пэлоси.
Ей было уже далеко за пятьдесят. У нее было пятеро взрослых детей. Но эта женщина
произвела на него неизгладимое впечатление. Он даже рискнул бы сказать, что
тогда немного влюбился в нее. Эта трехминутная встреча была первой и последней,
но он запомнил ее на всю жизнь. В другом случае его познакомили с настоящей
красавицей, актрисой, моделью и певицей, позже ставшей супругой президента
Франции. Ей тоже было под сорок, но она не только сохранила изящную фигуру и
молодую осанку, но и вызывала восхищение мужчин своими независимыми взглядами и
суждениями. Очевидно, президент Франции был не самым последним мужчиной в этой
стране, если сумел покорить сердце подобной красавицы.
Мир менялся. И иногда не в худшую сторону. Это относилось в
том числе и к эмансипированным женщинам, все дальше и дальше отодвигающим
предельный возраст дамы, после которого флирт практически исключался. Теперь за
молодых красавцев выходили замуж дамы в возрасте, иногда годившиеся им в
матери, и не во всех случаях это был мезальянс.
Официанты начали подавать салаты. Абрамшис посмотрел на оба
столика.
– Дикинсона нет, – шепотом сообщил он, – наверно, не может
есть. Неужели он действительно так переживает ее смерть?
– Возможно, – кивнул Дронго, – но нам все равно нужно будет
с ним переговорить еще раз.
Едва он закончил свою фразу, в зал ресторана вошел Энтони
Дикинсон. Он успел переодеться и теперь был в светлом костюме и темной рубашке
без галстука.
– Значит, не очень-то он и переживает, – усмехнулся
Абрамшис, взглянув на секретаря. – Может, он нарочно разыгрывал перед нами
безутешное горе?
Глава 5
Дикинсон оглядел всех собравшихся и как-то нерешительно
прошел дальше. Остановился у столика, где сидели Дронго и Абрамшис. Они были в
обычных костюмах, и никто из женщин не обращал на них особого внимания, если бы
не появившийся Энтони Дикинсон.
– Здравствуйте, господа полицейские эксперты, –
неестественно громко сказал Дикинсон, и все посмотрели в их сторону, – вы еще
ничего не нашли? Мало того, что несчастная баронесса умерла в этом чужом месте,
в гостиничной кровати, она еще и лишилась своей куклы.
– Не кричите, – попросил его Абрамшис, – мы вас хорошо
слышим.
– Значит, куклу вы тоже не нашли. Бедная «Венера», она,
наверное, тоже умерла, – сказал Дикинсон по-прежнему громко. Он слегка
качнулся.
Дронго понял, что несчастный секретарь просто пьян. Он, очевидно,
напился сразу после разговора с начальником полиции.
– Какая кукла? – спросил поднявшийся со своего места Вацлав
Сольнарж.
– Он не в себе, – тихо произнесла Мильви Пухвель.
– Вы все спокойно обедаете, как будто ничего не произошло, –
закричал Дикинсон, – а она умерла! Вам все равно, была она или нет. Кто-то из
вас еще и обокрал несчастную миссис Хильберг. Бедная Элизабет.
Теперь уже все женщины смотрели в их сторону. Некоторые даже
поднялись со своих мест.
– Хватит, – резко сказал Абрамшис, поднимаясь со стула и
хватая несчастного секретаря за руку, – вы пьяны. Вам нельзя здесь оставаться.
Вернитесь в свой номер, и я попрошу, чтобы обед вам подняли туда.
Возвращайтесь.
– Не трогайте меня, – попытался вырваться Энтони Дикинсон, –
я тоже хочу умереть. Зачем мне оставаться в этом несовершенном мире?
