Все взгляды устремились на меня, остановив мою руку с коктейлем на полпути ко рту. Я неохотно опустил ее. После трех порций мартини и двух бокалов красного вина я чувствовал себя прозорливым как никогда; дыхание истины распирало мой мозг и просилось наружу. Что ж, сказал я, тут я осмелюсь возразить профессору Хедду. По-моему, жизнь на Востоке все же имеет цену, и немалую. Генерал нахмурился, и я сделал паузу. Выражения прочих лиц не изменились, но в воздухе будто покалывало статическим электричеством. Так вы утверждаете, что профессор неправ, сказал конгрессмен добродушно, как доктор Менгеле, коротающий вечерок в дружеском кругу. Нет-нет, поспешил возразить я. Мое нижнее белье намокло от пота. Но, видите ли, джентльмены: мы всего лишь считаем человеческую жизнь ценной – я сделал новую паузу, и все головы придвинулись ко мне еще на миллиметр-другой, – тогда как для уроженца Запада она бесценна.
Все повернулись к профессору Хедду, который поднял свой бокал и сказал: я сам не смог бы сформулировать это лучше, молодой человек. На этом беседа наконец исчерпала себя, и все принялись баюкать свои коктейли с нежностью, обычно предназначаемой для новорожденных щенков. Я встретился глазами с генералом, и он одобрительно кивнул. Теперь, после благополучного завершения дискуссии, я мог задать вопрос, давно занимавший меня самого. Простите меня за наивность, сказал я, но мы думали, что едем в загородный клуб.
Ответом мне был взрыв громоподобного смеха наших хозяев, точно я отпустил уморительнейшую шутку. Даже профессор Хедд, и тот посмеивался, качая головой над своим “манхэттеном”. Мы с генералом ухмыльнулись в ожидании объяснения. Конгрессмен глянул на старшего официанта, тот кивнул и сказал: джентльмены, если угодно, я готов пригласить вас в наш загородный клуб прямо сейчас. Не забудьте прихватить бокалы. Мы встали и гуськом потянулись за ним. Дальше по коридору была другая дверь. Открыв ее, старший официант воскликнул: а вот и наши гости! За порогом оказалось то, что я рассчитывал увидеть с самого начала: стены, обшитые деревянными панелями, и голова оленя с ветвистыми рогами, заменяющими вешалку. В комнате было дымно и сумрачно – освещение, весьма выгодное для привлекательных молодых женщин в облегающих платьях, живописно расположившихся на кожаных диванчиках.
Джентльмены, сказал конгрессмен, добро пожаловать в загородный клуб!
Не понимаю, прошептал генерал.
Потом объясню, сэр, пробормотал я. Допив остатки коктейля, я отдал пустой бокал старшему официанту, а конгрессмен тем временем поманил к нам парочку женщин. Генерал, капитан, разрешите вас познакомить. Наши дамы встали; благодаря туфлям на шпильках они были выше нас с генералом на два-три дюйма. Мне досталась огромная пышная блондинка, чьи белые эмалированные зубы уступали по твердости и блеску нордическим голубым глазам. В одной руке она держала бокальчик шипучего шампанского, в другой – длинный мундштук с недокуренной сигаретой. Это была профессионалка, перевидавшая тысячу таких, как я, на что я едва ли имел право сетовать, поскольку и сам видал таких, как она, не раз и не два. Пока конгрессмен представлял нас, я соорудил из своих щек и губ подобие улыбки, но мне не удавалось вызвать в себе должный прилив энтузиазма. Возможно, все дело было в нарочитой небрежности, с которой она стряхивала пепел на ковер, но вместо того чтобы поддаться ее железному обаянию, я отвлекся на складчатую полоску под ее подбородком, границу между неприкрашенной кожей шеи и белесым слоем тонального крема на лице. Как-как вас зовут? – переспросила она, смеясь без всякой причины. Я наклонился к ней, чтобы ответить, и чуть не упал в колодец ее декольте, одурманенный хлороформом ее ядреных духов.
Приятный у вас выговор, сказал я, отшатываясь. Вы, наверное, откуда-нибудь с Юга.
Из Джорджии, лапка, сказала она со смехом. Для парня с Востока у тебя шикарный английский.
Я засмеялся, она тоже, а взглянув на генерала с его рыжеволосой дамой, я увидел, что смеются и они. Смеялись все, кто был в комнате, и когда официанты принесли еще шампанского, стало ясно, что скучать здесь не придется никому, в том числе и профессору Хедду. Передав бокал своей полногрудой даме и еще один мне, он сказал: надеюсь, вы не будете на меня в обиде, молодой человек, если я использую ваш изящный оборот в своей следующей книге. Наши компаньонки взглянули на меня без интереса, дожидаясь моего ответа. Что вы, сэр, я буду просто счастлив, ответил я, хотя по причинам, никак не подлежащим оглашению в этой компании, чувствовал себя глубоко несчастным.
Глава 16
Чуть позже полуночи, когда я остановил машину под темными окнами резиденции генерала, он меня удивил. Я обдумал вашу просьбу отпустить вас обратно в нашу страну, сказал он из-за моей спины; в зеркальце заднего вида отражались его глаза. Вы нужны мне здесь, но ваше мужество достойно уважения. Однако, в отличие от Бона и остальных, вы еще никогда не проходили проверку боем. Тут генерал охарактеризовал седого капитана и бесстрастного лейтенанта как героев войны, которым он без промедления доверил бы в битве свою жизнь. Но вы должны доказать, что не уступите им. Вы должны сделать то, что должно быть сделано. Способны вы на это? Конечно, сэр. Я помедлил и все-таки задал естественный вопрос: но что должно быть сделано? Вы знаете, сказал генерал. Я сидел неподвижно, сжимая руками руль на десяти и двух часах и надеясь, что ошибаюсь. Я просто хочу быть уверен, что поступаю правильно, сэр, сказал я, глядя на него в зеркальце. Что именно должно быть сделано?
Генерал пошуршал сзади, роясь в карманах. Я щелкнул зажигалкой. Спасибо, капитан. На несколько секунд пламя высветило палимпсест его лица, но прежде чем я успел что-либо по нему прочесть, его контрастные черты снова канули во мрак. Вам известно, что я провел два года в коммунистическом лагере для военнопленных. Но я никогда не рассказывал вам, как я туда угодил, не так ли? Оставим в стороне живописные детали. Довольно будет сказать, что враг окружил наших людей в Дьенбьенфу. Не только французов, немцев, алжирцев и марокканцев, но и наших, целые тысячи. Я добровольно бросился в этот котел с парашютным десантом, хотя понимал, что и мне там не уцелеть. Но я просто не мог смотреть, как гибнут мои братья, и ничего не делать. Когда Дьенбьенфу пал, меня взяли в плен вместе с остальными. И хотя я потерял в тюрьме два года жизни, я никогда не жалел о своем решении. Я стал тем, кто я сейчас, благодаря тому, что прыгнул туда и пережил лагерь. Но никто не просил меня идти добровольцем. Никто не говорил мне, что должно быть сделано. Никто не обсуждал последствия. Все это было ясно без слов. Вы меня поняли, капитан?
Так точно, сэр, сказал я. Вот и прекрасно. Если то, что должно быть сделано, будет сделано, тогда вы сможете вернуться на родину. Вы очень умный молодой человек, капитан. Конкретную разработку я поручаю вам. У меня консультироваться не надо. Билет я вам раздобуду. Вы получите его, когда я узнаю, что дело сделано. Генерал помедлил, уже приоткрыв дверцу. Загородный клуб, значит? Он усмехнулся. Надо запомнить. Я смотрел, как он идет по аллейке к своему погруженному во тьму коттеджу, где генеральша, наверное, дожидалась его, читая в постели. Ей было не привыкать: она знала, что генеральские обязанности приходится выполнять не только в дневные часы, но догадывалась ли она, в чем порой состоят эти обязанности? Нам доводилось посещать загородные клубы и на родине. Иногда, доставив генерала на виллу за полночь, я стоял в коридоре босиком и прислушивался. Из их спальни ни разу не донеслось негодующего возгласа, даже приглушенного, но она была слишком проницательна, чтобы не знать.
