– С этого и надо было начинать!.. А то это эффектное похищение… какое-то варварство. А налоги – основа государственности. Сколько это герцогство, что хочет стать королевством, может собрать за год?
Он сказал вежливо:
– Полагаю, надо принимать в соображение не то, сколько можно собрать, а сколько можно собирать всегда.
– Точно, – согласился я. – Хуже налогов может быть только одно: когда не с чего платить. Но герцогство выглядит достаточно зажиточным. Почти королевство.
– Хороший пастух стрижет овец, – напомнил он, – но не сдирает шкуры.
Мы продолжали рассматривать друг друга, уже идет торг, это то, к чему они меня подводили, но я тоже готов, такое чувствуют и посматривают с настороженностью и предельным вниманием.
– Ладно, – сказал я, – начнем с главного. Пока не увижу плененного вами самым злодейским образом маркиза, все разговоры не имеют смысла.
Он поклонился.
– Ваше величество, этот вопрос обсуждали и пришли к решению… Но чтобы увидеть маркиза, придется проделать небольшое, по вашим меркам, путешествие.
– Насколько небольшое?
– Где-то с полсотни миль, ваше величество.
– Рукой подать, – сказал я с удовлетворением. – Люблю такие крохотные уютные образования! Тогда прямо щас.
Он поклонился и отступил на шаг.
– Как вам будет угодно, ваше величество.
Через полчаса я выехал на арбогастре, держа в седле впереди себя Жанну-Антуанетту, Бобик в нетерпении нарезает круги и время от времени уносится далеко вперед или в стороны.
Советник герцога, он назвался Жаком, просто Жаком, простонароднее имени уже не бывает, скромно держится в седле на низкорослой лошадке, явно выносливой и быстрой.
Для сопровождения моего величества Норберт отправил небольшой отряд Милфорда, молодого и крепкого парня, которого я отметил давно за его серьезность и умение держаться.
Бобик, не в силах идти с нашей черепашьей скоростью, унесся вообще в пространство так, что исчез из поля зрения, обшарил там, вернулся, принялся носиться вокруг нашего отряда, даже переворачивал по пути такие огромные камни, при виде которых советник Жак вздрагивал, но Бобик бегло смотрел, кто там прячется, фыркал и уносился дальше, чтобы перевернуть по дороге целую скалу.
Жанна-Антуанетта извернулась в моих руках, стараясь заглянуть мне в лицо, в ее прекрасных глазах снова заблестели слезы.
– Ваше величество!.. Они точно дадут мне поговорить с Антуаном?.. Хочу убедиться, что он жив!
Я указал взглядом на притихшего Жака, тот едет справа от нас, смотрит вперед, но чувствую, ловит каждое наше слово и даже следит за жестами.
Не знаю, что выстраивает в мозгу, но заметно, что непрост, в бутылку не лезет, держится очень грамотно, избегает всего, что может спровоцировать венценосного самодура.
– Уверяют, – сказал я, – что жив и даже здоров. Сейчас с него пылинки сдувают!.. Антуан для них не Антуан, а рычаг, значение которого вообще-то переоценивают. А нас стараются загнать под пресс.
Она сказала упрямо:
– Все равно!.. Я хочу его увидеть. Я им не верю.
– Я хоть и верю, – сказал я, – но вы правы, надо давить на всех направлениях. Иначе уважать не будут. Так что будем добиваться личного свидания.
– Спасибо, ваше величество!
– Все для империи, – ответил я величественно, – все для ее вящей и непроходимой славы.
Она прошептала:
– Я стараюсь.
Я вспомнил жену герцога, как ее, ага, Улиссиндрия… нет, Улиссандрия, у простолюдинов нет таких проблем, как у венценосных правителей, а также их венценосных жен.
– Все стараемся, – ответил я со вздохом. – А уж я вообще из кожи лезу… Не поймите меня правильно.
За городом пошли дремучие леса, у нас бы назвали тайгой, деревья настолько исполинские, что секвойи показались бы рядом полем пшеницы, дальше открылись взору лесостепи и степи, снова леса, но уже не такие морозоустойчивые.
Высокая гора, вершину которой увидели, как только выехали за город, постепенно приближается. Наконец лес остался за спиной, впереди простор и гора, а в горе странный блеск, словно в нее вделаны крохотные зеркальца, десятки, если не сотни.
Приблизились еще, я зябко повел плечами при виде чудовищного сплава камня и высовывающихся из него металлических конструкций, что утопают в нем, как в глине.
Железная Гора, как ее называют местные, на самом деле не железная, но все-таки железа в ней очень много, хоть и не руды, а именно железа, высокопрочного и нержавеющего, выплавленного для каких-то целей, а потом смятого неведомым катаклизмом и перемешанного с землей, что волей чудовищных температур превратилась в застывший камень.
Советник Жак поглядывает на меня пытливо, я как-то веду себя иначе, чем ожидается, но помалкивает, сказанного достаточно, а пустых разговоров облеченные властью лица избегают.
– Где? – спросил я.
Он ответил торопливо:
– С той стороны, ваше величество.
Я молча пустил арбогастра вперед, за мной торопливо ринулась половина отряда, остальные остались сторожить Жака.
Жанна-Антуанетта вскрикнула и прижалась ко мне крепче, встречный ветер пытался выдернуть ее из моих рук, но быстро утих, когда я объехал гору и остановил коня.
С этой стороны Железная Гора выглядит жутковато: будто некий титан, сам размером с гору еще крупнее, разрубил ее пополам сверху донизу. Одну из половинок унес, оставив вторую торчать на страх и удивление местным жителям.
Я постоял у подножия, наконец уловил, как на высоте метров в сорок блеснул солнечный зайчик.
Жак примчался в окружении охраны на взмыленном коне, я уловил его уважительный взгляд на черного, как эпоксидная смола, арбогастра, что не только прекрасен, как мечта короля Ада, но и быстр, словно ветер.
Я ждал, он торопливо покинул седло, бросил кому-то из охраны повод таким жестом, что выдал в нем человека, зачем-то скрывающего свое благородное происхождение.
Я сделал вид, что не заметил прокола, сказал в склоненную мне на грудь головку с голубыми волосами:
– Маркиза, сожалею, но дальше, похоже, пешком. Но вы, если устали и снова хотите есть, можете остаться.
Она быстро вскинула голову и всмотрелась в меня удивительными фиолетовыми глазами, что стали почти темными.
– Что? И не увижу Антуана?
– Дороги нет, – сказал я, – а карабкаться через камни… гм… каблучки точно стопчете.
– Переживу!
– И платье порвете.
– У меня тысяча платьев!
– Тогда вперед и с песней, – сказал я, – вы песни какие знаете?
