– Бывал на Площади Революции?
– Приходилось, – пробурчал тот в ответ.
«Ах да, он же с Красной Линии!» – вспомнила она.
– Тогда ты должен помнить, что вход на платформу только для своих, а транзитники проходят по путям мимо станции.
Гончая плохо представляла и едва ли сумела бы объяснить, кого имеет в виду под определением «свои», так как обычные жители Красной Линии в принципе не покидали собственную ветку, а те, кто на свой страх и риск проникали за ее пределы, для всех прочих автоматически становились перебежчиками. Но священник понял ее без объяснений и кивнул.
– Тебе на платформе делать нечего. Да тебя туда и не пустят, поэтому…
– А тебя? – перебил Гончую отец Ярослав.
– А у меня есть волшебный ключик. Надеюсь, что есть, – поправилась она.
– Я тебя не оставлю.
«Да что ты прицепился ко мне?!» – возмутилась девушка, но только мысленно. Потом уселась на рельсы и принялась стаскивать ненавистную обувь. Ей давно уже хотелось это сделать.
– Вот! – Она протянула галошу и ботинок священнику. – Пройди мимо станции и жди меня в туннеле. Только уйди подальше, чтобы тебя не заметили. Если поднимется шум, сразу сваливай. Я тебя потом найду.
Шум поднялся бы независимо от того, удалось ей задуманное или нет. Да и искать своего спутника, даже если ей посчастливится выжить, Гончая не собиралась. Но знать все это отцу Ярославу было вовсе необязательно. Однако ее слова его совершенно не убедили.
– Ты просто гонишь меня, – сказал он.
Девушка помотала головой.
– Нет. Больше шансов, что мне поверят, если я буду одна. Да и удрать со станции, если прижмет, мне одной будет легче.
И вот она стояла босая перед пограничниками, демонстрируя им натертую кандалами лодыжку, а шансы, что ей поверят, таяли на глазах.
«Неужели все напрасно? А, Господи? Неужели напрасно?»
* * *
Выручил стажер.
– Так че, Левшу, что ли, звать? – спросил он.
Ствол карабина дрогнул и слегка отклонился в сторону. Старший наряда пожевал губами и отступил на шаг назад. Последнее Гончей совсем не понравилось, по коже под разгрузкой пробежал холодок.
– Зови, чего уж, – пробурчал пограничник, возвращая ее к жизни. – Я пока за этой присмотрю. А ты стой и не дергайся!
Но она дергаться и не собиралась.
Стажера как ветром сдуло, а его напарник перехватил карабин поудобнее и спросил:
– Сама-то откуда будешь?
Пограничник по-прежнему держал ее на прицеле, но что-то в его позе изменилось. Может, не в позе, а во взгляде. Но Гончая ясно почувствовала – он не станет в нее стрелять, если она не даст ему повода.
– С Кропоткинской, – ответила она и, чтобы сменить опасную для себя тему, прошептала: – Мне страшно и… нехорошо. Ноги не держат.
– Ты это, не балуй! – всполошился мужчина. – Не вздумай упасть тут! На загородку вон обопрись.
Воспользовавшись советом, Гончая облокотилась на заградительный барьер, пальцы правой руки коснулись спрятанного в левом рукаве ножа. Теперь оставалось только ждать.
– К фашистам-то как попала? – увидев, что смертница пока не собирается падать в обморок, пограничник решил поговорить.
– В туннеле схватили, – ответила та. Она опустила голову и, прикрывшись спутанными волосами, наблюдала за происходящим. – Подкрались, я и не заметила. Удар по голове. Больше ничего не помню. Очнулась в клетке.
– В клетке?
– В концлагере, – уточнила Гончая. Про фашистский концлагерь она могла рассказать гораздо больше, чем про якобы родную Кропоткинскую, на которой никогда не бывала.
– Так значит, фашисты наших, как зверей, в клетках держат?! – возмутился пограничник.
«А ваши у себя на Лубянке не держат?» – хотела спросить у него девушка, но не спросила. Пожилой охранник явно не имел никакого отношения к зверствам лубянского Палача и его подручных.
«Где же одноглазый? Нашел его стажер? Если нашел, почему не ведет?»
– И много в концлагере наших сидит?
– Не знаю, – Гончая помотала головой, чтобы волосы лучше закрыли ее лицо. – Там темно, не видно. Стоны со всех сторон, не разобрать.
– Вот мрази, – вздохнул пограничник.
Через секунду девушка забыла о нем. Из ближайшей арки появились две фигуры. В одной она узнала безоружного стажера. Свою резиновую палку он повесил на пояс и шагал, широко размахивая руками. А за пареньком шел, уставившись себе под ноги, незнакомый человек в таком же, как на Гончей, разгрузочном жилете, только из его карманов торчали не провода, а кусачки, клещи и пассатижи.
В первый миг она даже растерялась. Этот тип совсем не походил на известного ей минера-подрывника – ни походкой, ни телосложением. Тот был плотный и крепкий, а этот… Гончая так и не смогла подобрать подходящего определения. Отощавший? Ссохшийся? Изможденный? Движения этого человека были какие-то дерганые, неуверенные, словно у него только что отобрали костыли, к которым он привык. Да и ростом незнакомец был явно ниже Левши, хотя, возможно, такое впечатление складывалось из-за того, что он сильно сутулился. Но когда следующий за стажером неизвестный поднял голову, Гончая увидела перед собой обезображенное шрамами землистое лицо и знакомую черную повязку, закрывающую левый глаз. Перед ней стоял убийца ее дочери, пусть не совсем здоровый, но живой! А так не должно было быть! Потому что это неправильно.
– Вот она, – сказал парень, указав на прижавшуюся к заградительному барьеру босоногую женщину. Стажер сдвинулся в сторону, затем вообще отступил за спину одноглазого, и Гончая потеряла его из вида.
Весь окружающий мир сжался до размеров фигуры убийцы ее дочери. Переполняющие безутешную мать ненависть, гнев и ярость жаркой волной выплеснулись наружу, заставив одноглазого почувствовать этот жар. Их взгляды встретились, и он узнал ее.
– Ты?! – резанул Гончую по ушам его скрипучий голос. – И он здесь? Приманила! – убийца закрутился на месте, шаря своим единственным глазом по сторонам. – Лезет? Где?! Сейчас? Нет! Живым не дамся!
Он замотал головой, потом сунул руки под разгрузку и широко раскрыл рот, собираясь что-то сказать. Может, даже и сказал, но Гончая не услышала. На том месте, где стоял одноглазый, полыхнуло пламя. Что-то шлепнуло ее по щеке, ударило в грудь и с обрушившимся на нее грохотом смело с платформы.
* * *
Она лежала на шпалах, поперек рельсов, в неудобной позе, потому что ноги оказались выше головы. Было больно и тяжело в груди. Даже дышать трудно. Что-то словно давило на нее сверху. В воздухе плавала и колыхалась не то белесая, не то розоватая муть, от которой пахло как от только что разделанного парного мяса.
Она попыталась встать, но смогла только повернуть голову. Лучше бы не поворачивала. Возле нее, совсем рядом, лежала голая человеческая рука, присыпанная серой цементной пылью. Даже не рука – кисть, оторванная от руки чуть выше запястья. Из размочаленной бахромы разорванных мышц торчали острые кости. Мертвые пальцы сжимали оружейный приклад. Вернее, это сначала ей так показалось. Потом она поняла, что кисть лежит на прикладе, потому что указательный палец застрял в спусковой скобе охотничьего карабина. Очень знакомого карабина.
