– Аккуратней, – подал голос Гулливер. – Это все-таки моя химза.
* * *
Прямиком из шлюза Катану увели в комнату для допросов. Она не сопротивлялась, шла спокойно, хотя наверняка догадывалась, что ее там ждет. Гулливер наблюдал за ней – а куда было деваться?! – и каждую секунду ожидал, что она сейчас обернется и посмотрит на него. Но Катана не обернулась. Она молча вошла с вертухаями в допросную (один остался караулить у гермоворот) и даже слова не произнесла.
Он закусил губу и прислушался к себе. На душе было хреново. А еще что-то сосало и тянуло в груди. Может, и не в груди, а ниже – в животе. Может, не сосало, а грызло. Хрен поймешь! Только он подозревал, что таблетки Катаны тут совсем ни при чем.
«Ну, а что было делать?! Как иначе оправдаться перед заказчиком за то, что Дуремара упустил? Если бы Катану не сдал, кто бы поверил, что я Дуремара не шлепнул и всю его «дурь», весь Молочай, себе не прибрал?»
Гулливер любил жизнь, любил вкусно пожрать и выпить – а кто не любит?! – и весело провести время с какой-нибудь кралей тоже любил. Но сохранить жизнь и здоровье в этой ситуации можно было только одним способом – перевести стрелки на убийцу Дуремара. То есть сдать заказчику Катану, что он и сделал. «Тем более что она и вправду грохнула эту «крысу», вот пусть и не обижается – сама виновата!» Как можно не обижаться, когда тебя заживо режут или рубят на куски, Гулливер не представлял, а в том, что его спутницу ждала именно такая участь, практически не сомневался.
Катана, кстати, пока молчала, но в любую секунду из-за двери мог раздаться ее крик, и проводнику совершенно не улыбалось стать свидетелем этого момента. Он бы давно убрался от гермоворот на станцию – в бар, к шлюхам, да куда угодно! – но пока заказчик не определился с виновным, смыться без его разрешения было себе дороже.
Гулливер покосился на гермоворота, хотел отвернуться, но то, что он там увидел, заставило его задержать взгляд. Между створками бронированных дверей тонкой струйкой просачивался дымок. Точнее, дым! Черный! Но этот дым почему-то не разлетался по воздуху и не поднимался кверху, а скапливался и густел, словно наливающаяся капля.
Проводник обернулся к часовому, которого оставили следить за порядком возле гермы, но тот, похоже, ничего подозрительного не замечал. «Что он, ослеп, что ли?»
«Капля» на воротах тем временем достигла размеров человеческой головы, а затем из нее полезли во все стороны дымные хвосты, вроде отростков. Гулливер снова оглянулся на часового, но тот как стоял истукан истуканом, так и продолжал стоять, ничего не замечая перед собой. А с «каплей» вообще происходило что-то невообразимое. Отросшие хвосты подозрительно уплотнились и теперь напоминали уже не струйки дыма – какой там дым?! – а самые настоящие щупальца. Да и дымный сгусток из черной «кляксы» или «капли», висящей между створок запертых дверей, превратился в отвратительного паука с растопыренными лапами или какую-то мерзкую каракатицу со множеством мохнатых щупалец.
Эта тварь зашлепала своими отростками по броне и шустро вскарабкалась по воротам до самого верха. Следя за ее перемещением, Гулливер вытаращил глаза и даже рот разинул от изумления, а потом внезапно понял – это все таблетки, которые подсунула ему Катана! Видно, из-за них у него поехала крыша, вот и мерещилась теперь всякая хренотень.
Сообразив, что все дело в проглоченных «колесах», он сразу успокоился. Хотел успокоиться, потому что гадина со щупальцами, что засела на воротах, выглядела как живая! И она тоже смотрела на него! У твари не было глаз – во всяком случае, Гулливер их не видел, но даже не сомневался, что она изучает его. «А может, если пальнуть в нее, она исчезнет?» Он даже удивился, отчего такая разумная мысль не пришла ему в голову раньше.
Монстр на воротах шевельнулся, сжался в комок и проворно засеменил в сторону – видно, понял, что его сейчас ждет. Гулливер ухмыльнулся и потянулся за пистолетом.
– Эй ты, спрячь оружие! – раздался слева окрик часового. – Спрячь, я сказал!
Гулливер даже не обернулся. Дымная тварь уже сидела у него на мушке.
Бах! Бах! – выпалил пистолет, никогда не подводивший своего хозяина. Не подвел он и на этот раз – обе пули врезались в герму, где сидела тварь. Но не попали в нее, потому что за мгновение до этого гадина прыгнула!
Гулливер увидел промелькнувшую перед глазами распластанную кляксу. А в следующий миг она упала ему на лицо. Какой же она оказалась мерзкой: скользкой, вонючей и нестерпимо горячей! Лицо, шея и почему-то оцарапанное пулей плечо полыхнули огнем. Гулливер хотел заорать и заорал бы – так бы заголосил, что вся станция услышала! – но мерзкая гадина намертво сдавила щупальцами его горло, и наружу не просочилось ни звука. Он выбросил пистолет и принялся отрывать тварь от своего лица, но она намертво присосалась к коже. «К черту! Лишь бы содрать ее. Лишь бы снова дышать полной грудью. Да хоть как-нибудь…»
Кровь текла по расцарапанному лицу, но Гулливер не замечал этого. Ему нужно было сделать вдох, хотя бы один глоток. А силы стремительно уходили. Монстр на лице буквально высасывал их.
«Воздуха… воз…дух…»
* * *
Обыск продолжился в тесной каморке, куда часовые затолкали Гончую. Всю обстановку там составляли самодельный стол и заляпанный чем-то деревянный чурбак, который очень напоминал окровавленную плаху. Охотница за головами даже не сомневалась, что он уже не раз использовался именно в таком качестве.
Вместе с ней в пыточную вошли Дуболом и двое часовых, третий автоматчик и беспокоившийся за свою химзу проводник остались снаружи. Солдаты сноровисто сорвали с задержанной одежду, оставив лишь трико и майку, сковали за спиной руки и усадили на чурбак-плаху, лицом к Дуболому. Гончая подумала, что если бы не запах ее немытого тела, она лишилась бы и нижнего белья.
– Значит, тайник с дурью нашла, Дуремара грохнула, товар себе забрала, – не спросил, а скорее, констатировал Дуболом, пока его подручные перетряхивали одежду пленницы. – А ты знаешь, что это был мой товар? Кто ты такая, чтобы на мое добро покушаться? – резиновая палка уперлась Гончей под подбородок и запрокинула ей голову. – Ты никто! А станешь ничем. Говори, куда товар дела, если жить охота!
Она не успела ответить. Рядом раздалось деликатное покашливание, и один из солдат, что обыскивали ее одежду, выложил на стол перед Дуболомом найденный ПМ, ворох лекарств и обе полученные от Стратега платежные расписки.
– У нее деньги, много, – прошептал он на ухо командиру, но Гончая все равно расслышала каждое слово.
– Не так уж и много, – сказала она. – Всего две тысячи.
– Сколько?! – опешил Дуболом и впился изумленным взглядом в расписки. Вряд ли он когда-либо видел или держал в руках подобные бумаги.
– Это мои командировочные, – продолжала Гончая. – Я – Валькирия.
Она не строила иллюзий по поводу того, что все ганзейские солдаты знают имя любовницы фюрера, такого просто не могло быть. Но сейчас ей повезло – Дуболом и, по крайней мере, один из его подручных слышали о легендарной Валькирии.
