– Кто?.. Валькирия?.. – одновременно выдали часовой и его начальник. – Ты Валькирия?! В таком виде? Не гони!
Не вставая с чурбака, Гончая вытянула над столом босую ногу и уперлась ступней Дуболому в грудь. Если бы он стоял ближе, то дотянулась и до его подбородка.
– А ты на пистолетик внимательно посмотри. Гравировочку видишь?
Смуглолицый впился взглядом в выгравированный на затворной раме текст: «т. Зоркому за самоотверженность в борьбе с врагами Интерстанционала». Наградной пистолет мог находиться либо у самого товарища Зоркого, либо у того, кто завладел именным оружием, прикончив прежнего хозяина. Судя по изменившемуся лицу ганзейского вояки, он сразу это понял. А Гончая продолжала добивать его.
– Хочешь знать, куда и зачем послал меня фюрер?
Дуболом захлопнул рот, его подручные соображали не так быстро.
– И куда? – спросил один из них.
– За Дуремаром. Вернуть вот эти таблетки, которые тот украл.
Солдаты поспешно отодвинулись от стола с лекарствами, один из них даже спрятал руки за спину. Но алчность Дуболома оказалась сильнее чувства самосохранения.
– Мы тебя сейчас в туннеле закопаем, и твой фюрер ничего не узнает, – озвучил он крутящуюся в голове мысль.
Его словам не хватало решимости. Он еще сомневался: стоит так поступить или нет. Зато в голосе Гончей сомнения отсутствовали напрочь.
– Тот, кто сообщит обо мне фюреру, получит в награду тысячу патронов и защиту Рейха! А если доставит головы моих убийц – еще тысячу! – она сделала паузу. – За каждую голову!
После этой фразы обстановка в каморке разительно переменилась. Часовые больше не топтались в растерянности. Один из них встал у двери, контролируя взглядом помещение. Другой будто невзначай положил руку на ствольную коробку своего автомата и погладил указательным пальцем спусковой крючок. Дуболом, заметивший это, переменился в лице, но, сообразив что к чему, быстро взял себя в руки.
– Отставить! – скомандовал он, потом одернул мятый китель и объявил: – Госпожа Валькирия, от имени погранслужбы Содружества станций Кольцевой линии приношу вам свои извинения за… эту ошибку и допущенную грубость. У нас с Рейхом давние деловые отношения. И господин фюрер, и лично вы всегда желанные гости… Да снимите наконец с нее наручники, идиоты!!!
Ринувшиеся выполнять приказ часовые так спешили, что едва не опрокинули пленницу на пол, и вскоре о наручниках напоминала лишь покрасневшая кожа на ее запястьях.
– Если вам требуется какая-нибудь помощь, то я, мы…
– Требуется! – перебила лепечущего начкара Гончая. – Горячая вода, мыло, чистое белье, одежда и обувь… Еще – нормальная еда, – добавила она, прислушавшись к своим ощущениям. – Мясо не жареное, а тушеное. Вот вам на все, – и подвинула одну из платежных расписок к Дуболому.
Тот расплылся в довольной улыбке.
– Так точно, госпожа Валькирия, все сделаем! Только вашего размера, боюсь…
– Просто принесите мне чистые трусы и майку, – сказала Гончая, пока пялящимся на ее грудь троим мужланам не пришло в голову уточнить размеры на ощупь.
До рук дело не дошло, но пока девушка натягивала опостылевшую одежду, часовые не сводили с нее глаз. Скорее всего, причина была в легендарном имени – никому неизвестная китайгородская воровка вряд ли удостоилась бы столь пристального мужского внимания.
* * *
Гончая заканчивала одеваться, когда снаружи друг за другом прогремели два одиночных пистолетных выстрела. Она почему-то сразу подумала о Гулливере.
– Все под контролем, госпожа Валькирия, – поспешил заверить высокопоставленную «гостью» Дуболом, но по его лицу она поняла, что начкар теряется в догадках.
Он осторожно приоткрыл дверь каморки и через щелку выглянул наружу. Увиденное не вызвало у него опасений, потому что через секунду дверь распахнулась настежь, и перед Гончей открылась неожиданная картина. Подлый проводник, сдавший ее своим ганзейским подельникам и, очевидно, рассчитывающий получить за это плату от Дуболома, лежал на полу в двух шагах от допросной каморки и не двигался, рядом с ним валялся его пистолет, а остававшийся снаружи часовой тормошил наемника, пытаясь привести в чувство.
Гончая молча отодвинула бойца в сторону и заглянула Гулливеру в лицо. Солдат понятия не имел о ее изменившемся статусе, но инстинктивно почувствовал произошедшую перемену и беспрекословно подчинился. А вот недавний спутник «любовницы» фюрера ничего не почувствовал. Гулливер был мертв, и если бы Гончая не рассталась с ним менее получаса назад, то решила бы, что мертв он уже достаточно давно.
Все его лицо, ото лба до подбородка, было изуродовано безобразными царапинами, заполненными густой, свернувшейся кровью. Неестественно выпученные застывшие глаза бедолаги уставились в потолок, на шее и правой половине лица вздулись черные вены, а из приоткрытого рта высунулся сморщенный лиловый язык. Но, судя по обезображенному, расцарапанному лицу, Гулливер все же умер не от удушья.
– Вообще не понял, что произошло, – тем временем рассказывал остававшийся у гермы часовой своему командиру. – На секунду отвлекся, а он уже ствол в руках держит. Я ему – как положено: спрячь оружие! А он дважды по герме выпалил, захрипел, пистолет выронил и давай себе ногтями лицо царапать, будто кожу содрать хотел. Как вспомню, прям жуть берет.
Рассказчика передернуло. Следом за ним Гончая тоже поежилась. После знакомства с Палачом в подвале на Лубянке любые упоминания о содранной коже вызывали у нее стойкое отвращение.
– Дальше что? – поторопил часового не отличающийся впечатлительностью Дуболом.
– А все, – закончил тот. – Постоял еще немного, потом брык с копыт, подергался-подергался, да и затих.
– Значит, закончилась у Гулливера его удача, – усмехнулся смуглолицый. Он явно не испытывал сожаления из-за внезапной смерти своего компаньона, досаду – может быть, но не сожаление.
С удивлением для себя Гончая обнаружила, что вместо удовлетворения от гибели предателя, заманившего ее в ловушку, чувствует печаль. Вместо финала их короткой вылазки на поверхность охотнице за головами отчего-то вспомнилась хвастливая болтовня Гулливера за столиком в новокузнецком баре и рассказ о якобы соблазнявшей его Валькирии. Коротыш тогда изрядно насмешил ее, даже не догадываясь об этом, и вот теперь он лежал на полу с обезображенным смертью лицом.
Чтобы развеять все сомнения, Гончая расстегнула на покойнике верхнюю одежду и оголила его раненое плечо. Оно вздулось и потемнело, а от забинтованной раны по мертвому телу вновь расползлась напоминающая паучьи тенета густая чернота. Видимо, в последнюю минуту несчастный коротыш совсем обезумел от боли, раз стал палить в воздух и сдирать кожу с лица.
«Как же так? – с обидой подумала Гончая. – Ведь он принял антидот!»
Столпившиеся вокруг солдаты тоже заметили черную паутину на мертвеце и отпрянули прочь.
