Девушка улыбнулась старику, сдернула вязаную шапочку с обритой головы, чем вызвала дружный хохот зрителей, и сама допела окончание романса.
Потом они на пару исполнили застольную песню сталкеров про четырехглазого мутанта. Этой песней Баян собирался завершить выступление, но как только он прекратил играть, раздался свист и сердитые выкрики – слушателям было плевать, что старый музыкант устал. Разогретая толпа хотела продолжения и не собиралась его отпускать.
Тогда Гончая подмигнула учителю и запела любимую Катаной «Напали хулиганы на девушку в метро». Баян поначалу растерялся, но быстро подобрал на своем аккордеоне незатейливый мотив.
Напали хулиганы
на девушку в метро,
залезли к ней в карманы
и даже под пальто.
При словах:
Но девушка сурова —
достала пистолет,
Она молниеносно выхватила из кармана трофейный ПМ и направила его на зрителей.
пальнула снова-снова,
и хулиганов нет.
Толпа испуганно отшатнулась, кто-то даже повалился на пол. А Гончая как ни в чем не бывало допела последний куплет.
И лишь после этого опустила оружие. Но не убрала его под одежду.
На этот раз из толпы не донеслось ни свиста, ни смеха, ни аплодисментов. Зрители молча смотрели на вооруженную исполнительницу.
– Концерт окончен, – объявила она. – Музыканту надо отдохнуть.
В отличие от своего учителя, сама Гончая совершенно не чувствовала усталости. Как и боли в горле! Хотя исполнила с выражением две песни и куплет с многократно повторяющимся в разном темпе припевом из третьей.
– Ну… раз надо, – сказал кто-то из зрителей, после чего окружившая артистов толпа стала неохотно расходиться.
Пожилой музыкант тут же поднялся на ноги и, забыв на время про свой аккордеон, заключил ученицу в объятия.
– Варька, ты!.. А я уж не чаял… Как про обвал в туннеле услышал, прямо сердце остановилось… Думал: все, не увижу вас больше…
Между слов слышались всхлипы, но Гончая не останавливала своего старого учителя, потому что в его объятиях вновь почувствовала себя десятилетней девчонкой, постигающей азы нотной грамоты, и потому что у нее самой в глазах стояли слезы.
– Дочка-то твоя как? Где?
– Она… – Гончая всхлипнула и закусила губу, но слезы уже катились по щекам. Девушка плюнула на все и, дав волю терзающим душу чувствам, заплакала навзрыд. – Ее отняли у меня и увезли… затем те, кто это сделал, таинственно погибли, а Майка пропала.
– Когда это случилось?!
– Почти месяц назад.
– А где?
– Здесь, на Киевской, где-то на вокзале.
Старый учитель еще крепче обнял ее и, как в далеком детстве, осторожно погладил по обритой голове.
– Ты не убивайся, Варь. Может, еще обойдется. У тебя дочка смышленая. Если жива, выберется.
– Я найду ее, – быстро сказала Гончая. Она уже не рыдала. Хотя лицо еще было мокрым от слез. Девушка вытерла их ладонью и повторила: – Найду и спасу.
– Вот, так-то лучше, – улыбнулся Баян. – Узнаю прежнюю Варьку.
Она тоже улыбнулась, хотя еще несколько секунд назад не могла себе такого представить.
– Я уже давно не девчонка, дядя Баян.
– Вижу, – он указал на пистолет, который она все еще держала в руке, и Гончая поспешно спрятала его в карман. – Значит, ты за дочкой сюда. Ищешь ее?
– Ищу. Только не знаю, жива ли она… Я недавно ее голос слышала – жуткий, нечеловеческий, как у призрака или… мертвеца: «Покоясь глубоко в земле, я слышу: ты идешь».
– Но не целуй ты губ моих, иначе сам умрешь, – подхватил старик. – Это песня такая.
– Песня?
– Ну да. Из какого-то телефильма. Мама твоя помнила, а я нет. Она ее пару раз в театре со сцены исполняла, да зрителям не понравилось – больно мрачная.
– Значит, просто песня, – повторила Гончая. – И я ее слышала?
– Наверняка слышала. Та ее часто пела, когда репетировала.
«Песня… – девушка закрыла глаза, мысленно вернувшись в туннель, где услышала так напугавший ее голос дочери. – Мои собственные детские воспоминания. А ехидный Майкин смех и шипение? Ведь я слышала их! Или кто-то (или что-то) пытается убедить меня, что моя дочь мертва? Мертва или превратилась в чудовище!»
– Варь, а ты зачем волосы сбрила? – вернул ее к действительности голос Баяна. – У тебя же такая красивая прическа была.
– Волосы? – механически повторила она. – Чтобы вши не грызли.
– Вши?! – опешил музыкант.
– Я почти две недели провела в плену у сатанистов, в земляной яме с другими такими же пленниками. Думала, там и умру. Чудом вырвалась, когда они меня на кресте распять хотели.
Старый учитель зажал рот ладонью и долго смотрел на стоящую перед ним молодую женщину, прошедшую через страдания и боль, потерявшую дочь, но не сломленную этой утратой. На ту, которую помнил еще девчонкой, распевающей звонким голоском веселые песенки под его аккомпанемент.
– Ох, Варь, тяжко же тебе пришлось.
Гончая кивнула. Тяжко – это точно. И в плену, и когда они с отцом Ярославом выбирались из сатанинского подземелья, и потом… Но несмотря на все препятствия и угрозы, она была по-прежнему жива и не потеряла надежду вернуть дочь!
– Дядя Баян, а вы в бога верите?
– В бога? – вопрос удивил учителя. У него даже брови взлетели вверх. – Не знаю, я как-то не задумывался.
– А я, кажется, начинаю верить, – призналась Гончая.
– Варь, ты… – Баян развел руками. Он хотел что-то сказать, но сбился с мысли и неожиданно предложил: – Ты, может, есть хочешь?
– Очень хочу, дядя Баян! Даже не представляете насколько! – она оглянулась по сторонам. – Где здесь принимают ганзейские чеки?
– Не надо никаких чеков, – отмахнулся музыкант. – У меня в здешней харчевне неограниченный кредит. Вроде как гонорар за работу. Сейчас я тебя угощу на славу. За едой и поговорим.
Он бережно зачехлил аккордеон, взвалил его себе на плечо и, беспрестанно оглядываясь на возмужавшую ученицу, зашагал через платформу в сторону, откуда доносился давно уже дурманящий Гончую запах жарящегося мяса.
* * *
– Глупо получилось, – рассказывал Баян. – К станции уже подъезжали, и вдруг стрельба. Кто в кого – непонятно. Да еще солдаты из охраны, те, что дрезину сопровождали, стрелять начали. Ни в кого не попали, только Шавке две шальные пули достались. В грудь и в брюхо… – Он вздохнул. – Она, видно, поняла, что умирает. Даже скулила не по-собачьи жалобно, а будто прощалась. Так на руках у Маэстро и умерла. После этого он с выступлениями и завязал. Маэстро ведь только с виду строгий, а сам Шавку как родную любил.
