Гончая вспомнила забавную, добродушную морду двухвостой собаки, которую иллюзионист Маэстро демонстрировал публике в своих фокусах. Он выкупил собаку у ганзейских егерей, собиравшихся использовать несчастное животное в качестве живой мишени на охотничьем полигоне, но так и не уберег от пули.
– Ты как хочешь, а я все-таки выпью, – Баян плеснул в кружку самогона из пузатой стеклянной бутыли и сделал два торопливых глотка.
«Зато Шавка умерла на руках у своего хозяина, а моя дочь…» – с неожиданной для себя злостью подумала Гончая, и тут же услышала знакомый ехидный смех, шипение и Майкин голос:
Не можешь ты вернуть меня,
Как дерево – листвы.
Гончая вскочила на ноги. Топорно сколоченный деревянный табурет, на котором она сидела, с грохотом повалился на пол.
Ведь зимний лес ее забыл,
Забудь меня и ты…
– Варь, ты чего?
Девушка взглянула на Баяна, застывшего с кружкой у рта.
– Ничего, показалось, – она тряхнула головой, прогоняя наваждение, подняла табурет и снова уселась за стол. – Так что дальше с Маэстро?
– Ничего хорошего, – музыкант заглянул в свою кружку и, хотя там осталось не меньше половины, не стал пить, а поставил ее обратно на стол. – Переживает сильно. Выступления забросил, угрюмый стал, заперся в своей хижине и наружу почти не выходит. Галка – ну, Глори которая, – помогает ему по-свойски, да без толку. Вот мне и приходится самому крутиться – есть-то надо. Я ведь здесь тоже не от хорошей жизни оказался.
Гончая взглянула на две миски тушеных клубней, сдобренных мясной подливой с грибами, которые Баян вместе с бутылкой самогона беспрепятственно получил в местном баре, и решила, что ее пожилой учитель сгущает краски. Пока тот, по его собственным словам «крутился», она в это время от заката до рассвета скребла ногтями землю в сатанинской выгребной яме и радовалась, если удавалось поймать сброшенную туда дохлую крысу.
– По-моему, здесь довольно уютно, – Гончая выразительно оглянулась по сторонам. – К тому же бесплатная еда и даже выпивка.
Баян тоже оглянулся, но как-то воровато. Похоже, он хотел убедиться, что за ним никто не подглядывает. Проверяться старый музыкант не умел, но сейчас он мог не опасаться слежки – профессиональная шпионка уже убедилась, что ни за ним, ни за ней никто не наблюдает.
– Это только видимость, – зашептал учитель, понизив голос. – Нехорошие дела здесь творятся! Ой, нехорошие. Меня ведь на Киевскую специально пригласили… Ну, как пригласили, – вызвали, чтобы людям настроение поднять. Вот я их и веселю, чтобы они хотя бы на время про свои страхи забыли.
– Какие страхи?
– Разные, – Баян вздохнул, потом, видимо, вспомнил про свою кружку и быстро вылил остатки самогона в рот. – Я так и не понял. Да и не больно-то местные со мной откровенничают. А вот прошлой ночью вышел из своей палатки по нужде. А весь свет, кроме дежурного освещения, по ночам на платформе выключают. И вот я в этом полумраке потихоньку бреду, а из туннеля, который к завалу уходит, мне навстречу дымка выползает, вроде тумана. Да еще и светится изнутри! Но не постоянно, а с перерывами, как пульс: тук, тук, тук… Казалось бы, что я, тумана не видел? А не поверишь, так жутко стало, что даже не передать. Да еще голова при каждой вспышке прямо разрывается от боли. Стою, дрожу весь, а глаз отвести не могу. Что дальше было – не помню. Очнулся уже в палатке, которую мне отвели, на полу, и штаны мокрые от страха.
Баян снова потянулся к бутылке, но больше расплескал на стол, чем налил в свою кружку.
– Вы стали много пить, дядя Баян, – сказала Гончая.
– Ты думаешь, у меня от выпивки руки трясутся? Нет, это от того, что я сегодня ночью в туннеле увидел.
– Вы этот туман один видели?
– Вон ты о чем. Думаешь, старик с перепою «белочку» словил?!
– Ничего такого я не думаю! – перебила учителя Гончая. – Я спросила: кто еще видел туман?
Музыкант опустил голову.
– Никто. Я утром у караульных, которые в туннеле возле завала дежурили, поинтересовался. Не видели они никакого тумана. И вспышек света тоже не видели. Но ведь я не один такой! Остальные тоже боятся! У них же страх на лицах – ты только погляди!
Гончая снова оглянулась. В баре спорили между собой два крепко поддавших свинаря в измазанных навозом резиновых сапогах, и, похоже, дело шло к драке. За соседним со свинарями столиком торопливо метали в рот еду трое мужчин неопределенного возраста, по виду – пришлые торговцы. В дальнем углу поила чаем сынишку одинокая женщина. Никто из них, включая гремящего посудой за стойкой раздачи хозяина заведения, не выглядел радостным и счастливым. Но и какого-то особенного, въевшегося в плоть страха Гончая на лицах людей тоже не увидела. Самыми испуганными выглядели как раз таки чужаки.
– А помимо страха, что-то конкретное? Я вот слышала на Кольце, с Киевской люди разъезжаются?
– Люди разъезжаются? – переспросил Баян. Внезапно он вскинул голову и в упор посмотрел на свою собеседницу. – А ведь верно! Я еще удивился, откуда здесь столько свободных палаток. Вот и объяснение!
Гончая нахмурилась. Бегство людей – это уже не домыслы, это серьезно. Никто не бросил бы свое жилье и худо-бедно налаженный быт без причины. А раз жители бросали и уезжали, значит, такая причина была.
– А те, кто остались, что говорят?
– Ничего не говорят – боятся.
– Все боятся, даже сталкеры? Те, обычно, не из пугливых.
– Сталкеры, знаешь, тоже разные бывают, – развел руками Баян. – Хотя с местными я еще не встречался. У них база на Филевской линии, и жилье там же, а на эту Киевскую они только заходят.
– Значит, и мне туда нужно, – заметила Гончая и, когда музыкант недоуменно уставился на нее, добавила: – Расспросить сталкеров о своей пропавшей дочери.
* * *
В переходе на Филевскую линию Гончая к своему изумлению обнаружила настоящий блокпост с уложенными в ряд, друг на друга, мешками с землей и расставленными поперек прохода металлическими барьерами. За укреплениями стоял канцелярский письменный стол с телефонным аппаратом, а над ним, на стене, висел фанерный щит с какими-то приказами и распоряжениями, служивший, видимо, в качестве доски объявлений, еще дальше виднелась сварная железная клетка непонятного назначения.
Караул состоял из четырех человек: начальника и трех его подчиненных. Все четверо настороженно уставились на приближающуюся молодую женщину. Гончую это удивило – обычно, мужчины встречали ее более приветливыми взглядами.
– Поворачивай. Станция закрыта, – объявил один из часовых. Сказано это было не злобно, а, скорее, устало, словно дозорному уже много раз приходилось повторять одну и ту же фразу.
Начкар успел лучше рассмотреть нежданную гостью и, обратив внимание на ее форменные камуфляжные штаны, спросил:
