Около 10 августа мы ушли из Шербурга в Копенгаген. Ламанш и Па-де-Кале прошли под парами. В Немецком море мы встретили ясную погоду и слабый западный ветер, прекратили пары и весь переход сделали под парусами. Старший офицер принялся на этом пути за систематическую окраску клипера, начав с трюмов и жилых палуб, и довел ее до верхней палубы. Сухая ясная погода этому способствовала; но спать в каютах было несносно из-за скипидарной вони и духоты от краски. Все это терпели, сознавая, что это необходимо, так как смотр клипера может быть произведен в первый же день по приходу в Кронштадт. Обычно в день входа на Кронштадтский рейд вернувшегося из заграницы корабля его посещал главный командир, на следующий день приезжал Управляющий Морским министерством, а затем и Вел. Кн. генерал-адмирал, и тут же объявлялось, когда ожидать царского осмотра.
15 августа подошли к норвежскому берегу; закрепили паруса и пошли под парами. Обогнули датский маяк Скаген и пошли Зундом в Копенгаген, куда прибыли 18 августа. Здесь мы встретились с «Разбойником», заходившим перед тем в Англию. Командиры обоих клиперов условились идти отсюда соединенно и войти на Кронштадтский рейд вместе — так же, как два года назад вышли оттуда вместе.
В Копенгагене стояла прекрасная погода, и мы часто ездили на берег, проводя время в известном парке Тиволи вместе с нашими старыми приятелями — «разбойницкими» офицерами. Отсутствие здесь нашего соперника «Джигита» нас удивляло, впоследствии мы узнали, что он зашел в Амстердам, куда редко заходят наши суда, возвращаясь домой. Мы себе объясняли, что «Джигит» не зашел в Копенгаген только потому, что не хотел встречаться с «Наездником». Но возможно, что мы и ошибались.
В Копенгагене мы закупили последние подарки: сигары, датские наливки, ликеры, разные шерри-кобле-ри и портер. Старший офицер закончил здесь окраску наружного борта и рангоута, и к 25 августа клипер уже блестел, точно отполированный. «Разбойник» старался не отставать от нас в наружном блеске, но ему это давалось очень трудно, так как старший офицер «Разбойника» князь Галицын, обладая необычайною тучностью (10 п. веса), с большим трудом справлялся с условиями службы старшего офицера; его поэтому заменял часто энергичный и очень деятельный лейтенант Н.И. Небогатов.
Рассчитывая к 1 сентября прибыть в Кронштадт, мы вышли из Копенгагена 27 августа вместе с «Разбойником»; в Балтийском море имели на редкость ясную погоду для конца августа. Первого сентября, около 9 часов утра, мы проходили Красную горку. Утро было ясное, все оделись почище и с биноклями в руках рассматривали старый Кронштадт с торчащею над городом трубою пароходного завода и черным облаком дыма, висящим над портом и гаванью. Миль за 15 до прихода на рейд на клипере начали править рангоут и прихорашиваться, снасти были вытянуты в струнку; медь и железо блестели, флаг был поднят шелковый, и необычайно длинный вымпел (40 саж. длины) торжественно плыл по воздуху, а его концы касались воды за кормою. Всех нас вызвали давно наверх осмотреть свои мачты, хоть осматривать было нечего — все было прекрасно. Но старший офицер нервничал; ему все казалось, что или брам-реи косят, или гафеля не параллельны друг другу.
ПРИХОД В КРОНШТАДТ
Наконец, подходя к входным на рейд бочкам, мы около 12 часов дня показали свои позывные, отсалютовали крепости и получили такой же ответ; прошли Большой рейд полным ходом и затем, прийдя на Восточный рейд, отдали якорь у Военного угла, рядом с «Разбойником». Здесь стоял «Джигит», а на Большом рейде «Минин». Ну вот, мы и в Кронштадте… На рейде шлюпок не видно, никто нас не встретил. Командир в полной форме уехал являться к главному командиру. Через час наконец прибыл к нам адъютант главного командира и поздравил нас с приходом. Но на мачте штаба в Кронштадте взвился огорчительный сигнал: «не иметь сообщения с берегом»… Вот так сюрприз! Что за причина? Нечего сказать, радушно встречает нас милая Родина! Неужели нам не доверяют и мы все сидим арестованными? Да, действительно, вскоре пристал к нашему борту катер с жандармскими офицерами для обыска команды, подозреваемой в привозе из заграницы революционных прокламаций. Оказалось, что русская политическая агентура за границей доносила здешней жандармской полиции, что в иностранных портах революционеры раздавали возвращающимся судам литературу противоправительственного содержания.
Старший офицер холодно встретил «бирюзовых полковников» и предложил им самим обыскивать, а сам резко отказался принимать участие в этом «грязном деле» и ушел в кают-компанию. Незваные гости, сконфуженные таким приемом, спустились в командную палубу и бродили там, как в незнакомом лесу; встреченные враждебными взглядами матросов, они глупо и безуспешно порылись в нескольких чемоданах и уехали на берег. Вскоре вернулся командир и объявил, что разрешается иметь сообщение с Кронштадтом, но в Петербург ехать нельзя, так как завтра ожидается смотр главного командира и Управляющего Морским министерством. Кронштадтские офицеры съехали сейчас же на берег к своим семьям, а мы, холостые, остались на клипере и принимали гостей, приехавших к нам с судов, стоявших на рейде, и из Петербурга.
Утром приехал главный командир адмирал Казакевич и бегло осмотрел клипер, а после полудня прибыл на своей яхте «Стрельна» Великий Князь Алексей Александрович в сопровождении недавно назначенного Управляющего Морским министерством молодого еще адмирала А.А. Пещурова, вызванного из Англии, где он состоял военно-морским агентом. Оба остались довольны блестящим видом клипера и объявили командиру, что в ближайшие дни следует ожидать Высочайшего смотра.
Высочайший смотр 7-ми судам («Минин», «Светлана», «Генерал-Адмирал», «Крейсер», «Джигит», «Разбойник» и «Наездник»), вернувшимся из дальнего плавания, состоялся 6-го сентября. В 10 час. утра из Петергофа прибыл Александр III на яхте «Царевна» и, встреченный салютом всей эскадры с посылкой людей по реям, произвел смотр судам, начиная со старшего «Минина». До нас очередь дошла лишь после командного обеда, в 3 часа дня. На палубу вышел стройный, дородный, с белокурою бородою, красивый адмирал в белой фуражке и в морской форме при кортике. Приветливым взглядом больших голубых глаз он облил командира и меня (смотр совпал с моей вахтой), рапортовавших ему у входа. За ним вошли Императрица Мария Федоровна, молодой 13-летний Наследник в матросской рубашке, генерал-адмирал Великий Князь Алексей Александрович, затем адмирал Пещуров и лица свиты.
Обойдя офицеров и поздоровавшись с командой, Государь осмотрел весь клипер до машины и кочегарки включительно, а затем приказал пробить артиллерийскую тревогу; батарея в 3/4 минуты была готова к бою. После произведенного краткого артиллерийского учения (при этом для примерной, якобы, стрельбы по правилам требовалось вкладывать снаряд, но без запала) и затем после отбоя Государь приказал: «всех наверх, паруса поставить». В 3 мин 30 сек все паруса, до бом-брамселей включительно, были поставлены; а затем, после короткого 10-минутного отдыха, паруса были закреплены в 4 минуты, и команда была выстроена на палубе для прощального приветствия.
Пройдя по палубе и поблагодарив офицеров и команду, государь со свитою сел на катер и отвалил от борта. В этот момент матросы были посланы по реям кричать «ура», а когда катер, направляясь к «Царевне», обогнул нос клипера, мы по уставу начали императорский салют в 31 выстрел. И, о ужас! — с первым же выстрелом из орудия вылетел снаряд (а не «пробка», что часто бывает по оплошности 1-го комендора, не успевшего перед салютом вынуть дульную пробку) и на глазах у всей эскадры полетел по рейду на Ораниенбаумский берег, а на лету, подлец, еще рикошетирует, точно издеваясь над нами… Все остолбенели. Командор этого орудия, бледный, с дрожащими губами, помертвел от страха. Старший офицер, стоя на мостике, вспыхнув, как пион, успел только пригрозить ему кулаком и указал многозначительно на бортовой кранец, где не доставало одного снаряда. Но салют продолжался дальше, как ни в чем не бывало. По окончании его моментально была утоплена орудийная пробка, чтобы стало очевидным, что первый выстрел был сделан ею, а не снарядом. Через несколько минут на катере с «Цесаревны» прибыл адъютант с вопросом: «чем был сделан 1-й выстрел салюта?» Командир отвечал: «пробкою».
