Наследник со свитой первый день провел на берегу, обедал в губернаторском дворце и к вечеру вернулся на «Азов».
Отъезд его для путешествия по Индии был назначен через два дня, а прежде всего здесь следовало решить вопрос о дальнейшем плавании Великого Князя Георгия Александровича, здоровье которого внушало опасения. Дело в том, что Георгий Александрович еще в Триесте простудился, и теперь у него была постоянно повышенная температура. Лихорадка обнаружилась еще в Суэце, когда он вернулся из Каира; ночью, проезжая в вагоне по песчаной пустыне, он заснул при открытом окне; это было в ноябре, когда по ночам бывают порядочные холода.
На «Азове» был собран консилиум из наших морских и английских врачей, причем было установлено, что у Великого Князя туберкулез легких и что влажный жаркий воздух тропиков способствует усилению болезни. Ему надлежало вернуться в Европу и проживать в холодном климате на высоких горах (Абас-Туман, Давос и проч.). О заключении врачей телеграфировали в Гатчину, и Александр III ответил: «Вернуться немедленно на первом же судне». Георгию Александровичу очень хотелось продолжать плавание на Дальний Восток, и это приказание отца привело его в очень грустное и мрачное настроение. Для возвращения его в Россию было решено воспользоваться крейсером «Корнилов» (командир Е.И. Алексеев, впоследствии адмирал, наместник на Дальнем Востоке), который в это время находился на обратном пути в Россию из Тихого океана. На следующий день после консилиума Наследник со свитой, в сопровождении нескольких англичан, отправился по железной дороге путешествовать по Индии, а наши суда остались на рейде и занялись чисткой и окраской, готовясь к Рождественским праздникам.
Командир уехал внутрь страны, и я воспользовался его отсутствием, чтобы перекликнуть оконченные мной расписания, имея в виду сейчас, после праздников, начать правильные занятия всевозможными учениями, как этого требовал адмирал Бассаргин.
Команда (640 чел.) получила новые номера и понемногу стала втягиваться в свои новые обязанности. Теперь уже «блуждающих» или «мертвых» душ не было, и всякий матрос видел, что он на учете и ему скрываться по трюмам и отлынивать от службы впредь уж не удастся, как это бывало раньше. Такая безалаберность царила на фрегате в последнее полугодие потому, что ни одному из моих предшественников не удавалось перекликнуть новых расписаний из-за бесконечных споров с командиром.
Мне же удалось перекликнуть только благодаря тому, что командир, на мое счастье, был целую неделю в отсутствии. Почувствовав порядок, команда сразу подтянулась, и со 2 января 1891 г. я ежедневно начал производить рангоутные, артиллерийские и прочие учения. Вернувшись из поездки, командир был приятно удивлен, что матросы довольно исправно бегают по реям, крепят и отдают паруса и что у орудий знают свои обязанности. Я забыл упомянуть, что в один из первых дней после нашего прихода в Бомбей на отряде произошел весьма неприятный для Дубасова инцидент, но окончившийся совершенно благополучно и даже забавно. Пароходом прибыл капитан 1 ранга Бауэр, назначенный экстренно Морским министерством сменить Дубасова; это назначение было вызвано телеграммой Бассаргина, посланной в министерство вследствие истории с мичманом П.
Когда Бауэр явился на «Азов», то Бассаргин потребовал меня сигналом и заявил мне, что прибыл новый командир на «Мономах» для замены Дубасова, и посмотрел на меня вопросительно. Я ответил: «есть». Помолчав некоторое время и видя, что я тоже молчу, он спросил: «Ну, а каковы были отношения у командира с офицерами за последние две недели, т. е. после Суэца?» Я заявил, что за это время «драм» не было. «Ну так вот, — сказал Басаргин, — Наследник и я находим, что теперь, на виду у иностранных эскадр, менять командира было бы неблаговидно, и поэтому Дубасов останется командиром „Мономаха“ до прихода во Владивосток, а Бауэр переедет к нам на фрегат и будет жить там в качестве флаг-капитана при мне». Бауэр переехал на «Мономах» и жил у нас очень мирно; обедали они вместе с Дубасовым, и через несколько дней они, по-видимому, даже сдружились и нередко совместно съезжали на берег.
На Рождество для команды была устроена елка и приглашались с берега индусские фокусники-факиры. Для елки достали на берегу не то бамбук, не то олеандр, так как хвойных деревьев здесь не оказалось. Елка была устроена на шканцах под тентом, вечером играл наш судовой оркестр. После ужина и розыгрыша лотереи «баковая аристократия» (писаря, фельдшера, подшкипер и проч., словом, «литературно-образованные интеллигенты») разыгрывала на шканцах «Царя Максимилиана». Это солдатская пародия-драма была переделана для морской корабельной сцены и оказалась очень забавной: зрители-матросы беспрерывно сопровождали взрывами громкого хохота различные пикантные словечки и явные нелепости в этой комедии. Актеры были, конечно, одеты в морские мундиры, а Царь Максимилиан — в форме адмирала, в шляпе и эполетах; сын его — «непокорный Адольф» — лейтенантом; затем в персонале участвовали какие-то гробокопатели в длинных балахонах-халатах и с бородами из смоленой ворсы… Тут были еще рыцари, воины и проч.
Исполняя комедию, действующие лица выстроились в две шеренги лицами внутрь. В конце каждого монолога царя Максимилиана хор, стоящий отдельно, поет под музыку: «Хвала, хвала тебе, герою» или «Гром победы раздавайся», или, наконец, «Боже, царя храни», царь Максимилиан, Здорово, друзья! За кого вы меня принимаете: За царя русского или Наполеона французского, За короля шведского или султана турецкого? Но нет, я — не царь русский, Не Наполеон французский, Не король шведский, Не султан турецкий. Из дальних русских стран Прибыл грозный царь Максимилиан. Но не затем я к вам прибыл: пропал у меня сын Адольф 3 года. Фу, что вижу пред собой! Для кого сей честной трон Так великолепно сооружен? Не для меня ли, царя Максимилиана? Хор: Для царя Максимилиана.
Но забавнее всего то, что песнь хора по своей торжественности вовсе не отвечает вульгарному часто смыслу высказанного монолога. Так, например, когда Царь Максимилиан требует к себе провинившегося сына и говорит: «Подите и приведите мне непокорного сына Адольфа», гробокопатели отвечают: «Пойдем и приведем ему непокорного сына Адольфа» — Царь Максимилиан: «Ты мой сын?» — Адольф: «Я твой сын».
Царь Максимилиан: «Сукин сын»!… Пауза, а здесь хор поет: «Боже, царя храни» или «Хвала, хвала тебе, герою». Команда, конечно, смеется, и всем весело.
Затем факиры представляют собой довольно интересное явление. На палубе расселись два индуса в пестрых чалмах с смуглыми лицами и большими черными впавшими глазами, при них был мальчик лет 10-ти, державший на плече маленькую обезьянку; из принесенной с собой корзины один индус вынул сонную большую очковую змею, аршина в 2,5 длиною и широкою головою, и под звуки небольшой дудочки заставлял змею принимать различные позы и становиться на согнутом хвосте в вертикальном положении, причем голова ее поднималась на высоту до полтора аршина от палубы. Затем змея обвивалась вокруг тела индуса, сжимая его руки и шею; языком своим шевелила по его губам; потом, уложив ее в несколько колец, он клал себе на голову в виде второй чалмы и вообще проделывал с ней различные манипуляции.
Другой индус показывал на палубе различные фокусы, так, например, в кучке песку, посадив зерно, через 15 минут выращивал небольшое зеленое деревцо и еще несколько фокусов в этом же роде. Финалом этих зрелищ был трудно объяснимый фокус с обезьянкой: вынув из корзины легкий стеклянный с серебряным блеском шарик с привязанным к нему длинным волоском, индус подбросил шарик кверху на воздух, дав ему двумя пальцами быстрое вращательное движение и разматывая одной рукой клубок, другой подкручивал вертикально натянутый волосок, чем усиливал вращение шарика и заставлял его подниматься все выше и выше; вскоре шарик получил столь быстрое вращение, что казался как бы стоящим высоко в воздухе на месте на вертикально натянутом волоске. Очевидно, центробежная сила шарика была столь значительна, что преодолевала свою силу тяжести. Но зрители ахнули от удивления, когда индус взял у мальчика обезьянку и заставил ее подняться вверх, цепляясь по вытянутому волоску до самого шарика.
