Этим фокусы были закончены, и индусы получили условленную плату. Офицеры, озадаченные последним фокусом, пытались добиться от индусов объяснения этого явления, но попытки эти осуществить не удалось: по-английски они почти не говорят, а, кроме того, производивший этот фокус индус дал понять мимикой, что его нервы и организм после сеанса так утомлены, что он от слабости едва держится на ногах.
Весь январь 1891 г. Наследник путешествовал по Индии, посещая важнейшие исторические места и храмы, и охотился на тигров, а наши суда, стоя на рейде, занимались учениями, чистились и вообще приводили себя постепенно в тот щегольский вид, какой на флоте издавна установился на заграничных судах. Мне удалось за этот месяц вытянуть такелаж, выправить рангоут, покрасить фрегат и перевязать все паруса, заменив их новым комплектом, так как старый комплект заплеснел и покрылся зелеными пятнами, потому что уже более полугода, как паруса не отдавались даже для просушки (не было парусных расписаний). В Бомбее по вечерам офицеры съезжали на берег, а некоторым удалось посетить ближайшие города Дели, Бенарес и др. Команда по праздникам свозилась на берег. В свободное от занятий время на фрегат приезжали торговцы, индусы и парсы, и раскладывали на палубе свои товары: индийские ткани, фрукты, сигары, раковины, изделия из бронзы и черного дерева, жемчуг, драгоценные камни и пр.
Со дня моего поступления на фрегат я еще не был на берегу и, по установившемуся на флоте обычаю, ожидал, когда командир сам предложит мне съехать на берег. В одно прекрасное утро он вспомнил об этом, и я съехал на берег, чтобы осмотреть Бомбей. Меня вызвался сопровождать познакомившийся уже с городом наш милейший ревизор, симпатичный, жизнерадостный мичман М.М. С. Наняв коляску на целый день, мы отправились по магазинам, и я накупил различных индийских материй и шалей ярких цветов, горсть жемчужин россыпью и заказал сделать из них браслет. Затем мы объехали европейскую часть и туземный квартал, были в ботаническом саду, осмотрели некоторые храмы и перед закатом солнца проехали загород на Malabar Hill; это живописный холм, покрытый тропическим лесом, в его возвышенной части разбиты парки и над верхушками деревьев господствуют две мрачные круглые «башни молчания».
На верхних кромках башень дремлют громадные грифы (кондоры) или чистят свои клювы после обильной трапезы над трупами привезенных и положенных здесь парсов. Когда над башнями грифы летают, то это признак, что покойника еще укладывают, и грифы готовятся к своему завтраку. В этом же парке построен беломраморный храм-усыпальница с красивою колонадою; в храме происходят отпевания умерших парсов, и в стенах устроены ниши, в которых сохраняются урны с костями, обглоданными грифами и обмытыми дождем. В храме приятная прохлада и спокойная тишина, но «башни молчания» с их противными грифами производят тяжелое впечатление.
Уже начало темнеть, когда мы спускались берегом моря по крутой дороге с высокого Malabar hill’a. При закате солнца небо было ярко-малиновое, и этим заревом освещались океан и весь полуостров со своим лесом, ставшим теперь красным; белые верхушки башен и ошейники дремлющих грифов также окрасились в красный цвет, но сами башни и сидящие на них грифы оставались такими же черными и мрачными.
Спустившись вниз, мы проехали мимо индусского квартала, расположенного по самому берегу океана, и здесь наткнулись также на похоронное зрелище огнепоклонников, но уже совершенно другого характера; там у парсов при «башнях молчания» чувствуется мрачная торжественность, а здесь слишком уже просто: в огороженном саду, небольшом и грязном, был разложен костер из обыкновенных дров, на пылающем костре лежали два трупа, а вокруг несколько индусов с красными чалмами на головах пошевеливали длинными кочергами поленья и опаливали покойников, вроде того, как у нас, в России, опаливают свиней, заготовляя рождественские окорока. Вокруг костра толпились десятка два индусов и между ними несколько женщин. Никаких богослужебных обрядов или молитв при этом не было.
В городе мы обедали в английских отелях, и я был очень рад, что избавился в этот день от фрегатского обеда китайца А-фу (ресторатор кают-компании), кухня которого за 4 месяца подряд мне очень приелась. На фрегат мы вернулись около полуночи, и я был очень доволен, что эта поездка на берег отвлекла меня от фрегатской напряженной, нервной и очень утомительной службы. Служба старшего офицера на большом рангоутном корабле в заграничном плавании вообще нелегка, а в данных условиях, в отряде Наследника, прибавились всевозможные церемонии, салюты и масса излишних обрядов, требующихся Морским уставом при сношениях с иностранными судами на иностранных рейдах.
Запущенный и давно не крашенный фрегат необходимо было держать в щегольской чистоте, а громадный рангоут и большая парусность отнимали много времени на содержание их в исправном виде. К этому необходимо прибавить беспрерывные конфликты кают-компании с командиром, и мне как посреднику между ними приходилось разбираться в этих «драмах» и отвлекаться от работ по составлению расписаний, которыми я занимался по ночам, так как за весь день мне редко удавалось сойти с верхней палубы. Вставать же приходилось вместе с командой в 5 часов утра, чтобы наблюдать за утренней приборкой корабля. При такой жизни я имел не более 2-3-х часов в сутки на сон; это вконец расстроило мои нервы, и бывало так, что я по несколько ночей кряду не мог уснуть от нервного переутомления и докучливых мыслей, что мне не справиться в этом хаосе и что я вынужден буду списаться и вернуться домой. Об этом, впрочем, мне предсказывал П.П. Тыртов (начальник Главного Морского штаба) еще в Петербурге, когда я заехал к нему откланяться перед отъездом в Триест.
Но вот, благодаря ли моему крепкому (в то время) здоровью или настойчивой попытке установить-таки надлежащий порядок в общей службе корабля, я в Бомбее со 2-го января почувствовал под собою твердую почву, и после первой недели правильных учений я с радостью заметил, что офицеры и боцмана меня сочувственно поддерживают; в кают-компании даже заговорили о возможности состязаний с «Азовым» в рангоутных и парусных маневрах. Побывавши на берегу еще раз, я опять вернулся на фрегат освеженным, и с тех пор моя нервная система мало-помалу стала приходить в норму; в кают-компании я чувствовал себе поддержку и решил остаться на фрегате и продолжать это весьма важное для моей дальнейшей морской карьеры плавание. Об этом я написал жене в Кронштадт и предупредил, чтобы моего возвращения больше не ожидали. За недостатком времени мне не удалось посетить бомбейскую достопримечательность — пещерный, доисторической эпохи храм, находящийся на полуострове Elefantin.
В подземелье этого полуострова высечен в скалистой почве древний храм с исполинскими колоннами, и до настоящего времени эта титаническая постройка сохранилась в достаточной степени.
20-го января «Корнилов» прибыл в Бомбей. Наследник прервал свое путешествие, чтобы проститься и проводить брата. Георгий Александрович был мрачен, огорченный тем, что не может больше плавать на Восток, и со слезами на глазах переехал на «Корнилов». На катере, при переезде, азовские офицеры сидели гребцами, а капитан 1 ранга Ломен — на руле. Через несколько минут «Корнилов» снялся с якоря и ушел в Суэц, а Наследник уехал на берег продолжать путешествие по Индии. В конце января «Азов» и «Мономах» вышли в Тутикорын (южная оконечность Индии), чтобы принять Наследника, прибывшего туда по железной дороге. Место это совершенно открыто, и на рейде была крупная океанская зыбь.
