Втайне от флота и гарнизона, подписав с японцами условия капитуляции Порт-Артура предатель Стессель (его заботой было лишь сбережение собственного имущества) не оставил морякам времени на выход в море и затопления сохранившихся кораблей. Как вспоминал М. В. Бубнов в порту и на судах эскадры началась страшная горячка и, как всегда бывает у нас на Руси, при сдаче крепости не только ничего не обдумали, но даже и говорить об этом опасались. Начали взрывать броненосцы; мины для этого были приготовлены раньше, по провода при долгом лежании в воде в некоторых случаях оказывались совершенно негодными и мины не взрывались. В таких случаях стали подрывать суда снаружи, пуская иногда метательные мины, отчего подрыв некоторых судов произведен был довольно неудовлетворительно, что способствовало потом подъему этих судов японцами. Всю ночь раздавались взрывы в порту и на Тигровке. Что же касается береговых батарей и фортов, то на некоторых из них даже и не знали о сдаче, почему и не было сделано никаких распоряжений”.
Многие из командиров думали, что перемирие будет временным и осада продолжится, потому о выведении техники и боеприпасов из строя не думали. Стессель же, уже подписав капитуляцию, грозил военным судом тем, кто будет что-либо взрывать и портить. Поэтому и минные крейсера сохранившиеся лишь условно, также условно и были взорваны. Последним героическим эпизодом обороны стал бой, состоявшийся уже после капитуляции утром 20 декабря. Японские войска па крайнем правом фланге, долго оставаясь в бездействии. затем решили по-самурайски отличиться и взять крепость в бою. Но обошлось им это очень дорого. Они оттеснили паши передовые части, по наши резервы (морских десантов и 5-й и 12-й рот экипажа) не только отбили их с порядочным уроном, но даже захватом в плен одного офицера и около 30 нижних чипов.
Стессель тем временем несколько раз звонил по телефону в порт, требуя прекратить взрывы. Ведь он честным генеральским словом поручился сдать крепость в неприкосновенности. В то же время, не ведая, видимо, о Гаагской конвенции о военнопленных, он не выговорил для офицеров даже тех элементарных прав, что были в ней предусмотрены.
Но все же прорвали блокаду и покинули Порт-Артур миноносцы “Смелый” и “Властный”. “Прошелся вдоль порта и набережной. Идешь как во сне, — писал свидетель обороны П. Лореик (“Страдные дни Порт- Артура”, с. II, С-Пб, 1906, с. 654) о картине разрушения — “Жаль, несказанно жаль того “Амура”, который вот уже 11-й месяц принимая на себя удар за ударом страдал и боролся героически… Жаль всех жертв, принесенных на алтарь отечества — тех тысяч богатырей, которые палн в бою”. Велики были и потери флота, отдавшего в десантные отряды сотни своих матросов и высококвалифицированных специалистов. Непередаваемое зрелище в сравнении даже с развороченными от взрывов фортами являли среди города, на прибрежном мелководье или прямо у набережных мертвые громады, брошенных и отданных на расстрел японцам, броненосцев и крейсеров.
“Я был сегодня в гавани на набережной — писал 2 декабря мичман И.И. Ренгартен (“Воспоминания Порт- Артурца”, С-Пб, 1910, с. 234), — смотрел на затопленную эскадру — корабли умерли, не дышат дымом трубы, все на них разворочено, разбито. Сердце сжалось острой болыо”. Большего в этой книге для матросских библиотек сказать уже было нельзя. В стороне остался главный виновник гибели флота в Порт-Артуре командир крейсера “Баян” Р.Н. Вирен (1856–1917, мятеж). Он и свой корабль обрек па такую же позорную участь — быть расстрелянным как заурядная мишень на полигоне.
Японцы торжествуя перед миром свою победу, издали несколько альбомов, изображавших то кладбище, в которое “пещерные адмиралы” ни за понюх табака превратили эскадру. И даже сегодня, всматриваясь в корабли, в их детали и в панораму порта, с бездарно погубленной эскадрой нельзя, несмотря на прошедшее столетие и все его события, не замереть перед видом тех кораблей, воплощения многочисленных затрат и труда тысяч рабочих, которые с несказанной простотой в считанные часы были погублены по воле одного ничтожества имя которому Роберт Николаевич Вирен.
Неизвестно, могли подобные мысли позволить себе уходя в японский плен и прощаясь со своей “Полтавой” мичман И.И. Ренгартен, и также простившийся со своим первым кораблем “Гайдамаком” мичман А.Е. Трусов (сын командира “Рюрика”). Но бесспорно, что привезенные из плена японские альбомы стали для них зримым обвинением прогнившего самодержавного режима. Ибо только находясь на краю маразма Николай II мог закрыть глаза на преступление Р.Н. Вирена и продолжать возносить (вице-адмирал в 1909 г., полный адмирал в 1915 г.) этого "деятеля” поражавшего весь флот своим самодурством.
Взрывами “Всадника" и “Гайдамака" их история не закончилась. Как и большинство кораблей Порт-артурской эскадры, подаренных японцам русскими “пещерными адмиралами” (выражение Г.П. Чухнина) “Всадник" и “Гайдамак” были подняты и восстановлены. В японском флоте они получили названия “Макигумо” и "Шикинами”. Корабли оказались столь надежными и полезными, что прослужили дольше, чем позднее построенные и также доставшиеся японцам русские миноносцы “Сильный”, “Решительный” и “Бедовый". Их исключили из списков в 1912 г., а “Всадник” и “Гайдамак” — в 1913 г.
Рапорт командира минного крейсера “Гайдамак” — начальнику штаба Командующего флотом Тихого океана
5 апреля 1904 г. № 30.
1904 г. марта 31 дня, находились на рейде на левом траверзе броненосца “Петропавловск” на расстоянии одного кабельтова. Около 10 часов утра, стоя на мостике, увидел поднявшийся в носовой части большой столб темносерого дыма, при звуке, похожем на травление пара.
По рассеянии дыма, броненосец оказался погруженным носовой частью, на половину своей длины, в воду, причем в кормовой части показалось большое пламя огня без дыма. Минут, приблизительно, через 3–5 броненосец исчез под водой, а на его месте образовалось большое грязное пятно, с плавающими людьми и обломками.
Тот час же крейсер подошел к месту гибели броненосца, приготовляя на ходу к спуску все гребные суда (вельбот, шестерка, четверка и двойка); по подходе к крейсеру, были спущены гребные суда и брошены на воду спасательные средства: койки, буйки, спасательные пояса и вообще все, за что можно было держаться на воде.
Спасение людей происходило также и с крейсера, бросая концы и подавая шесты, в чем принимали участие и господа офицеры. В общей сложности удалось спасти и взять на крейсер 32 человека нижних чинов. Кроме того, на вельботе крейсера были спасены: ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЫСОЧЕСТВО Великий Князь КИРИЛЛ ВЛАДИМИРОВИЧ, мичман Яковлев, мичман Шлиппе, переданные на миноносец, ближе находившийся к вельботу. На прочих шлюпках еще было спасено 18 человек нижних чинов, также переданных на миноносец.
В числе спасенных были раненые и обожженные, которым сделал перевязку фельдшер, до сдачи их на “Монголию”. После сигнала: “миноносцам идти в гавань” — пошел в гавань и, подойдя к борту “Монголии”, сдал всех спасенных. На крейсере все спасенные были переодеты в сухое белье и платье, предложенное командой крейсера.
В числе спасенных вещей оказались: пальто Великого князя, пальто Командующего флотом вице-адмирала Макарова, карты, (не секретные) и небольшой образ Св. Николая Чудотворца, находящийся и поныне на крейсере; все же остальные вещи сданы по принадлежности на броненосец “Севастополь" — в штаб.
