— Мы и утром будем репетировать. — Джан взяла свою сумочку и направилась к двери. — Неужели ты не понимаешь? Это означает, что картина снимается согласно графику.
Конни открыла дверь и выглянула на улицу, в сгущавшийся туман.
— Идем, я провожу тебя до машины.
— Да она тут, рядом… — Не договорив, Джан улыбнулась. — Спасибо, дорогая, я ценю твою заботу.
— Не важно.
Конни проследила за тем, как Джан села за руль и включила зажигание, после чего крикнула, стараясь перекричать шум мотора:
— Обещай, что будешь осторожна!
— Ты тоже.
Конни кивнула.
— Не волнуйся, я никуда не уйду и никому не стану открывать, пока ты не вернешься. А если что-то случится…
— Ничего не случится.
Джан сняла машину с ручного тормоза и задним ходом выбралась на дорогу. Махнув напоследок Конни, закрывавшей дверь, она включила вторую передачу и поехала вниз по холму.
Туман продолжал сгущаться, но Джан двигалась осторожно. Дорога была пустынной. Большинство окрестных жителей, похоже, находились дома. Родители общались друг с другом, дети смотрели телевизор. Проезжая мимо открытого гаража, Джан увидела, что внутри горит свет и какой-то мужчина с пивным животиком, в футболке, распиливает электропилой бревно на дрова. На скамье рядом с ним стояла банка пива, а рядом сидел далматин в пятнах Роршаха,
[114]
наблюдая за его работой. Из окна соседнего дома была слышна громкая музыка. Джан с удивлением узнала последние аккорды симфонической поэмы «Tod und Verklärung».
[115]
Я тебя не понимаю, сказала ей Конни.
А что понимать-то? Конечно, она была напугана. А кто бы не был напуган, если какой-то псих бродит вокруг и убивает котят? Но это было минувшим вечером, и с тех пор больше ничего страшного не случилось. В наши дни часто происходит нечто подобное, сумасшедших вокруг хоть отбавляй, и, конечно, нужно быть осторожной. Только надо различать осторожность и сверхосторожность; не проведешь же всю жизнь за закрытой дверью.
Вот этого Конни и Рой с Адамом Клейборном, кажется, не понимали. Она не собиралась до конца жизни проводить субботние вечера сидя взаперти в своем доме. Молодая матрона, которая превращается в нервозную домохозяйку из-за новых соседей, поселившихся в доме напротив; беспокойная мать, в который раз предупреждающая детей о том, что будильник прозвенит ровно в девять тридцать («не забывайте, завтра вам в воскресную школу»); женщина средних лет, которая штопает носки своему мужу, пока тот возится с инструментами в гараже; седовласая вдова, сидящая в одиночестве, слушая музыку. Tod und Verklärung. Она не хотела так жить, ожидая смерти и преображения.
Можно сыграть и другие роли, и Джан собиралась это сделать. Вопрос заключается лишь в том, как этого добиться, именно об этом она сейчас и размышляла. Будь похитрее.
Виццини, может, и мерзавец, но отнюдь не дурак. Теперь, когда работа над фильмом началась, он сменил пластинку. Он потратил слишком много сил, пробивая этот проект, чтобы теперь все испортить заигрыванием с ней. А присутствие на репетиции Моргана говорило о том, что Виццини намерен наконец заняться делом.
И насчет охраны он не солгал. Когда Джан подъехала к воротам студии, то увидела двоих охранников вместо одного. Тот, что был помоложе, внимательно изучил бейдж на лобовом стекле ее машины и только потом поднял шлагбаум, сделав ей знак проезжать. Припарковавшись, она направилась к седьмому павильону, по пути встретив Чака Гроссинджера, который совершал обход. Джан заметила кобуру у него на поясе.
Это вселило в нее ощущение покоя; теперь было не о чем волноваться. Ни сегодня, ни впредь. Наступили прекрасные времена — она была на взлете, готовая к встрече с будущим.
Сквозь туман Джан увидела, что большие раздвижные двери павильона закрыты. В проеме боковой двери стоял Санто Виццини и улыбался ей. Когда она подошла, он взглянул на часы.
— Как раз вовремя, — сказал он. — Хороший знак, согласны?
Джан кивнула. Она хотела быть любезной, не забывая, однако, об осторожности. Будь осторожна и контролируй себя. Не веди себя как испуганный котенок…
«Да забудь ты про котенка, — сказала она себе. — Тут уже ничего не поделаешь».
Виццини отступил в сторону и жестом пригласил ее на сцену.
После чего закрыл дверь.
32
Клейборн сидел в машине и ждал.
Здесь, на вершине холма, туман висел сплошной серой массой. Клейборн смотрел на изгибавшуюся дорогу и едва мог различить контуры ограждения по ее краям.
Он взглянул на часы. Пять минут девятого. Где же Рой Эймс?
Клейборн опустил стекло и стал прислушиваться, не подъезжает ли машина, но с тихой улицы внизу не доносилось ни звука. Спустя минуту он ощутил холод и поднял стекло.
Оно защищало его от сырости и темноты, но мысли, возможно, проникшие внутрь вместе с туманом, не покидали его. И мысли эти были холоднее тумана, темнее ночи. Мысли о крадущемся Нормане, о Нормане с ножом. Он чувствовал его присутствие, чувствовал, что тот где-то здесь, затаился и выжидает.
Не дай своему воображению унести тебя чересчур далеко.
[116]
Хороший совет, но что он означает? Что такое воображение и как его отличить от мысли? Может, это не менее правомерный способ восприятия действительности, чем мышление или ощущение? Ты ведь профессионал, так выдай какой-нибудь ответ.
Но у него не было ответа. За долгие годы работы он утратил способность разбираться в терминологии и едва ли мог отличить аллюзию от иллюзии.
Cogito, ergo sum.
[117]
Я мыслю, следовательно, я… что? Разумное существо? Но человек не разумен. Этому Клейборна научил опыт. Человек живет инстинктом, интуицией, и сам он — не исключение. Все, что дало ему образование, это набор терминов, понятный лишь посвященным. Он не мог вылечить сам себя, потому что толком себя не знал. Все, что есть у человека, это сознание, а сознание — явление преходящее; мы теряем его во сне, изменяем с помощью наркотиков, искажаем, эмоционально реагируя на что-либо, наконец, полностью отказываемся от него, когда более могущественные силы, скрытые внутри нас, берут верх. Сознание — это как стекло в окне: хрупкая защита, выставленная против тумана. Но туман есть и будет, вот он, снаружи, поджидает.
