Между тем в официальной истории с определенностью говорится, что настояния З.П. Рожественского о немедленном выходе эскадры были поддержаны Управляющим, который указал "на успешность переговоров о покупке чилийских и аргентинских судов и на убыточность для казны роспуска всех зафрахтованных угольщиков. В итоге выход был назначен на осень 1904 г. в том расчете, что на Мадагаскаре к эскадре присоединяется семь будто бы покупаемых крейсеров. С учетом же ледовой обстановки у Владивостока и с расчетом времени на эскадренную подготовку выход был отложен на полтора месяца, чтобы эскадра могла появиться у Владивостока в марте 1905 г. Получалось, совещанием 10 (или 11) августа эскадру в Порт-Артуре уже "списали". Но Ф.К. Авелан такого признания сделать не может и в своих показаниях пишет, что "при уходе 2-й эскадры из России у меня лично не было уверенности, что Порт-Артур продержится до прихода в Тихий океан 2-й эскадры и что первая эскадра к этому времени будет еще существовать, но все же я считал это возможным".
Из еще более уклончивых и иезуитски изворотливых показаний З.П. Рожественского (их давно бы следовало как бесценный исторический документ опубликовать полностью) с непреложностью явствовало, что в проигрыше Цусимского сражения целиком виноваты команды, офицеры и командиры его кораблей вместе с флагманами, а в изначальном планировании всей операции в августе 1904 г. и в недоставке на эскадру в пути практических боеприпасов – "высшее начальство". Вопреки признанию Ф.К. Авелана о полновластной и исключительно секретной разработке всех планов З.П. Рожесгвенским, он в своих показаниях пишет, что "предначертания для пользования второй эскадрой на театре военных действий имели исходить не от меня". Так адмирал искусно подводил комиссию к разработанному им в плену принципу разделения ответственности, согласно которому его задача состояла только в том, чтобы привести эскадру на театр военных действий. За боевое же ее использование отвечать должны были более высокопоставленные чины, сидевшие в С.-Петербурге.
Из его ответов на вопросы комиссии следовало, что совещание отказалось даже от обсуждения будто бы составленных им планов соединения Второй эскадры с остатками Первой или самостоятельных действий в случае ее полной гибели. Ожидалось, что это будет возможно благодаря тому урону, который в случае своей гибели русская Порт-Артурская эскадра должна была нанести японскому флоту. Но, поскольку планы эти не осуществились, адмирал в показаниях написал, что по этой причине не считает "позволительным излагать их в настоящее время". Подробностей же достройки кораблей и снаряжения эскадры, которыми следственная комиссия почему-то не интересовалось, оба "превосходительства" и вовсе не касались. Превыше их сил было признание своей вины за крах энергично, казалось бы, развернутой достройки кораблей в начале войны, за провал всей Цусимской операции и за многое другое, о чем автор уже говорил в своих книгах и о чем заставляют задумываться новые факты, приведенные в настоящей работе.
Но все это станет понятным много позднее. Пока же грозный адмирал, не забывая о сервизах, личных удобствах (устройство дамы сердца в роли сестры милосердия на госпитальном "Орле") и престиже своей власти подстегивал эскадру. Рапортом от 1 августа № 1359, адресованным командующему флотом в Тихом океане (получен в штабе 30 августа 1904 г.), З.П. Рожественский доносил о том, что "согласно приказа (вечный нестареющий оборот речи бюрократии – Авт.) Главного командира флота и портов Балтийского моря от 28 июля с. г. за № 415, он в командование вверенной ему эскадрой вступил и "сего числа свой флаг на эскадренном броненосце "Князь Суворов" поднял". Числилось в ней 7 броненосцев, 5 крейсеров 1 ранга ("Адмирал Нахимов", "Аврора", "Дмитрий Донской", "Олег", "Светлана"), два крейсера 2 ранга ("Алмаз" и "Жемчуг"), 7 миноносцев и 3 транспорта ("Камчатка", "Иртыш", "Анадырь"). Вместе с собственными штатными чинами – 77 человек и штабами двух младших флагманов – 56 человек, всего в эскадре насчитывалось 10 113 человек.
33. Государь изъявляет особое удовольствие
Снова и снова обращаясь к волнующим,.как и вся его книга, строкам В.П. Костенко о завершающих днях достройки и вооружения серии "Бородино", нельзя вместе с ним не проникнуться и его признанием в привязанности и сродненности со своим кораблем, броненосцем "Орел". Это чувство любви к кораблю – одно из самых непознаваемых в человеческой психике.
Неутомимый странник в бескрайних просторах морей и океанов, вечный борец с коварством двух стихий на границе воздушного и водного океанов, роскошная гостиница, огромное вместилище грузов или носитель самого мощного оружия, – корабль во все времена будет оставаться самым впечатляющим и масштабным творением человеческого гения. Ни с чем не сравнимо то чувство особой душевной близости к кораблю, которому человек, ступая на его палубу над зыбкой и коварной бездонностью вод, доверяет охрану и сбережение своей жизни. Особо доверительны отношения с кораблем у человека, который своими руками его строил.
Из всех этих неполных, трудноуловимых и по-разному сочетающихся обстоятельств и рождается то острое чувство сродненности со своим кораблем, которое не оставляет человека во всю его последующую жизнь. Об этом чувстве, возникающем даже при непродолжительном плавании на корабле, вспоминал А.Н. Крылов. Это чувство автор сохраняет не только к кораблям, в постройке которых он участвовал на заводах Феодосии и Ленинграда (крейсер "Варяг", рефрижератор "Актюбинск", СПК "Стрела-1", "Стрела-2" и другие), но и к кораблям своей юности – подводной лодке С-348, плавучей базе "Василий Путинцев", научно-промысловом судне "Одиссей". Испытывает он его и к кораблям, о которых судьба послала ему счастье написать историко-технические монографии. Об этом чувстве пишут автору читатели его книг. Это же чувство, спустя 50 лет после описываемых событий, позволило В.П. Костенко вспоминать о своем корабле в следующих словах неугасавших любви и преданности: "Придя по окончании дневных работ в свою каюту, я вдруг почувствовал себя частицей этого корабля, с которым я сроднился за три года учебы и напряженной работы в Кронштадте. Он стал мне дорог, наш "Орел""…
Мне становится понятной привязанность моряка к палубе своего корабля, которая годами может заменять ему твердую землю. Недаром за долгие годы плавания корабль начинает казаться его обитателям живым существом со своим характером, привычками и капризами. Вот и сейчас, сидя за письменным столом, я вкушаю сладость изолированного покоя, я отдаюсь потоку мыслей, перебираю дневные впечатления, но в то же время ощущаю, что корабль живет, его металлический корпус передает самые отдаленные звуки и вибрации…".
Понятно, что в эти минуты истинной возвышенности души могут показаться неуместными какие-либо критические замечания, видимо, им в книге не находится должного места. Ничем не греша против своего восприятия тех дней, В.П. Костенко с чистой душой передает картину триумфального шествия "Орла" при первом выходе на пробу машин 25 августа сквозь растянувшийся на пять миль строй двух эскадр. "Какой внушительный вид имеют наши новые броненосцы типа "Суворов". Они необычайно высокобортные, поражают обилием надстроек, высокими многоэтажными мостиками и числом орудийных башен. Но при всем том пропорции их корпусов, толстые и высокие дымовые трубы, многочисленные мостики и мачты, увенчаные боевыми марсами, создают впечатление грозной боевой мощи".
