— То есть наши с Данстейблом тела. — Эми невольно содрогнулась. — Поскольку никто не знал, что я звонила ему, он, вероятно, сказал бы, что случайно проезжал мимо и увидел огонь.
— Наверное, — согласился Энгстром. — Если бы ему удалось сжечь мотель, он был бы свободен от всяческих подозрений. Перестройка его могла бы оказаться дорогостоящей, но, по крайней мере, он спас бы дом. — Шериф подался вперед. — Скажу вам еще кое-что. Если бы все это сработало, то, готов побиться об заклад, восковая фигура Нормана оказалась бы в кладовой для фруктов, а не растаяла бы в огне. У Гиббза было достаточно времени, чтобы рискнуть перенести ее туда и только потом вызвать пожарную команду, поскольку он не предполагал, что кто-либо из нас окажется поблизости.
Эми оторвала взгляд от блокнота.
— А почему вы решили послать туда своих людей?
— Можете поблагодарить за это вашего друга Стейнера. Если бы он не разобрался во всем и не позвонил нам, Эл не прибыл бы туда и не смог оказать вам помощь.
Эми нахмурилась.
— Доктор Стейнер не знал, что я туда отправлюсь.
— Верно. Но из того, что вы ему рассказали, у него сложилось довольно твердое убеждение, что Гиббз выдаст себя, раньше или позже.
— И что же вселило в Стейнера такую уверенность?
— Кто знает? — Энгстром пожал плечами. — Может быть, вам лучше самой спросить его об этом.
И в этот же день она спросила.
На этот раз доктор Стейнер встретил ее в кабинете. Там он и ответил на ее вопрос.
— Маски, — сказал он. — После нашего разговора я подумал о том, что все мы прячемся за ними, и о том, что они олицетворяют в нашем обществе. Две общеизвестные крайности представляют, разумеется, Комедию и Трагедию, и я видел их на лицах разных людей, о которых мы с вами говорили. На всех, кроме Чарли Питкина. Для него трагедия — не маска.
Блокнот Эми был открыт, ручка наготове.
— Что вы имеете в виду?
Доктор Стейнер покачал головой.
— Лучше бы вы этого не писали. И прошу вас, если все же будете использовать эту информацию, не ссылайтесь на меня.
— Обещаю. — Эми захлопнула блокнот кончиком авторучки. — Он тоже был одним из ваших пациентов, лечащихся амбулаторно?
— Да.
— Тогда, возможно, вам не стоит ничего говорить. Шериф Энгстром рассказал мне о двойном самоубийстве, об остальном я, пожалуй, могу догадаться сама. Бремя подобного союза было, наверное, невыносимым для них обоих.
— Он делал все от него зависевшее, чтобы избавиться от этого бремени, — ответил Стейнер. — Но после того, что произошло той ночью, это бремя стало для него непосильным. Он несомненно понимал, что, как только станет известно о его причастности, он не сможет защитить себя и свою дочь от неизбежного расследования.
Эми кивнула.
— Следовательно, он знал о планах Хэнка Гиббза в отношении Ремсбаха.
— Не думаю. Поэтому он и пребывал в таком шоке. Признаю, Питкину было далеко до эталона нравственности, но он никогда не стал бы сознательно потворствовать преднамеренному убийству. — Стейнер вздохнул. — Хотел бы я, чтобы он пришел ко мне раньше…
Его посетительница нахмурилась.
— Не сходится что-то, — сказала она. — Этот мрачный человек с мрачными секретами, который при этом давал Отто Ремсбаху диковатые смешные советы…
— Вот поэтому я и догадался, — сказал доктор Стейнер. — Я не помню, чтобы он при мне хотя бы раз улыбнулся или сказал нечто, что открыло бы в нем хоть какое-то чувство юмора. А вот Хэнк Гиббз — тот всегда носил маску Комедии.
— А вы знали, что Хэнк и Питкин втайне были деловыми партнерами? — спросила Эми.
— Я знал, что они близки, и предполагал, что эта близость имеет некий деловой характер. Но пока мне в голову не пришло это сравнение с масками, я и предположить не мог, что оно как-либо связано с планами Ремсбаха превратить дом Бейтса в туристический аттракцион. Потом все, кажется, встало на свои места — их отношения, Гиббз, снабжающий Питкина идеями, которые тот передавал Ремсбаху, мотивы убийств…
— Шериф считает, что убийство девочки было непреднамеренным, и насчет Дорис Хантли он тоже не уверен. Но он уверен в том, что Хэнк Гиббз намеревался убить Ремсбаха.
— Вот за этим ему и понадобилась восковая фигура матери Нормана: он хотел, чтобы ее нашли в постели возле тела Ремсбаха.
Эми снова нахмурилась.
— По-вашему, он сделал это, чтобы вот так мерзко пошутить?
— Совсем наоборот. Положить этот манекен рядом с трупом Ремсбаха было очень серьезной задумкой. Это реклама, которую не купишь ни за какие деньги.
— Но это же безумие!
— Формально нет. С медицинской и юридической точки зрения Хэнк Гиббз был совершенно вменяем, отдавал себе отчет в том, что делает, и осознавал последствия своих действий. Он принадлежал к психопатическому, а не психотическому типу личности. В свете последующих событий убийство Эрика Данстейбла и попытка устранить вас были вполне логичными действиями.
Эми покачала головой.
— Насколько я помню, психопат — это человек, неспособный к сопереживанию, неспособный поставить себя на место другого. Но ведь Хэнк всегда был таким отзывчивым, таким дружелюбным…
— Дружелюбным он был со всеми, но ни с кем по-настоящему не дружил. Одиночка на работе, которая предполагает общение с множеством людей.
— Тогда почему же он не вышел из игры?
— Наверное, ему нравилось быть большой лягушкой в маленьком пруду. Или, может быть, он надеялся выпрыгнуть оттуда и с шумом плюхнуться в пруд побольше. — На лице Стейнера появилась улыбка. — Как и вы.
— Я не знала, что это настолько заметно. — Эми помолчала. — Ну хорошо, это правда — я думаю, большинство писателей стремятся к славе и успеху, и я не исключение. Но я не стала бы никого убивать из-за этого.
— А вы и не психопат. — Стейнер опять улыбнулся. — Да, я знаю, то, что я сейчас говорю, — всего лишь догадки, что-то вроде попытки составить отчет о вскрытии, не имея возможности провести само вскрытие. Но думаю, что знаю Хэнка Гиббза настолько, насколько он позволял кому-либо себя узнать. Поступки красноречивее слов, если можно так выразиться.
Если вдуматься, все, что Гиббз делал, привлекало внимание прессы, а в нашем обществе подобное внимание — необходимое условие материального успеха. Вот чего он хотел от жизни, и все остальное было не важно, даже если остальное подразумевало жизни других людей.
— Мне трудно в это поверить, — сказала Эми. — Он казался таким заботливым человеком.
— Он и был таким, — кивнул доктор Стейнер. — Но только по отношению к самому себе. Его юмор был язвительным и жестоким; он использовал его и как щит, и как оружие, — равно как и свое самоуничижение. — Стейнер слабо усмехнулся. — Уж я-то знаю. Меня иногда тоже посещали подобные настроения.
