— Ты о чем? — Я не потрудилась даже приглушить голос. На
глазах появились слезы: слезы ревности, слезы смущения. Я так сглупила! Я
готовила для него кролика, а он девчонку привел... И не просто девчонку, а Фейт
Кросс!!!
— Спасибо за твою заботу. — В глазах Люциуса мелькнула
жалость. Он заправил кудряшку мне за ухо, как обиженному ребенку. — Знаешь,
только лучше не надо. Не сейчас...
— Ну, сглупила, извини. — Я оттолкнула его руку. — Больше не
повторится.
— Фейт — мой друг, — спокойно сказал Люциус. — Я понял, что
сейчас мне нужен друг. Тот, кто меня понимает.
Его слова меня уязвили. Кто поймет его лучше меня?
— Я тебя понимаю.
Фейт сняла со стены меч.
— Нет. Не так, как она. Сейчас я не могу ничего объяснить.
— И не нужно.
Его голос стал жестче, рука сдавила мою больнее.
— Джессика, у тебя есть Джейк. Ты выбрала его. И у тебя есть
Мелинда. Неужели я должен оставаться в одиночестве?
— Нет, конечно... А, поступай как хочешь!
Я высвободилась, распахнула дверь и помчалась вниз по
лестнице, не захватив даже куртку.
— Джессика, пожалуйста... — донеслось до меня. Я остановилась,
глотая слезы, но больше Люциус меня не окликал, и дверь захлопнулась.
Глава 32
Этот сон снился мне с самого детства. Он не оставлял меня
даже наяву. Я неизменно просыпалась в холодном поту, на смятых простынях. Я
старалась забыть сон, думая о реально существующих вещах. «Квадратный корень
любого положительного числа может быть извлечен с помощью формулы Ньютона...»
Так я и справлялась, цепляясь за действительность.
Но той ночью в середине декабря я снова увидела этот сон —
ярче, чем обычно. Избавиться от воспоминаний о нем мне не удавалось.
«Антаназия... Антаназия...»
Сначала женский голос звучал, как колыбельная среди высоких
заснеженных гор. Острые черные скалы торчали среди сугробов, словно неровные
зубы. Словно клыки. Снег сыпал все сильнее, гуще — так, что становилось
страшно, будто у бури была душа, жаждущая крови.
«Антаназия!»
Меня всегда окликали трижды. На третий раз голос срывался в
крик, словно кто-то падал со скалы в пропасть.
Затем наступило молчание. Слышались лишь завывание ветра и шорох
падающего снега, который скрывал далекие горные пики...
Я резко открыла глаза и несколько минут лежала, пытаясь
осмыслить свой сон. В конце концов мне это удалось. Скинув смятое покрывало, я
опустила ноги на холодный деревянный пол, подошла к шкафу и осторожно выдвинула
нижний ящик. Среди старых футболок я вслепую нащупала книгу, которую дал мне
Люциус, вернулась в постель и включила лампу.
При тусклом свете я прочитала уже знакомое название,
перелистнула страницы, ища вложенный в книгу конверт. Он нашелся страницах в
сорока от тяжелой серебряной закладки Люциуса. Как ни странно мои руки не
дрожали.
Я осторожно открыла тонкий конверт и двумя пальцами извлекла
из него фотографию. Женщина в темно-красном шелковом платье смотрела в
объектив, непринужденно расправив плечи. Серебряный обруч поддерживал кудрявые
черные волосы, собранные в высокую прическу. Не красавица: нос грубоват, а рот
слишком велик, — зато осанка поистине королевская. В уголках губ скрывался
намек на улыбку. Шею обвивала тонкая, почти незаметная цепочка с подвеской из
темного драгоценного камня.
Моя родная мать...
Я вгляделась в фотографию: глаза, нос, рот—совсем как мои.
Лицо Микаэлы Драгомир было ужасно знакомым, и неудивительно — я каждый день
видела его в зеркале. И тем не менее женщина на фотографии отличалась от меня.
Ее отличало качество, гораздо более важное, чем обычная красота. Она была
настоящей.
Я вспомнила слова Люциуса: «Американки... Почему вы хотите
стать невидимыми? Почему не хотите обозначить свое физическое присутствие в этом
мире?»
Даже на старой фотографии было заметно, что моя мама —
настоящая. Даже с фотографии она пленяла. Она была из тех женщин, которые
притягивают все взгляды.
В поисках даты я перевернула снимок, но не обнаружила
никаких надписей. Я долго изучала материнское лицо, мне слышался голос из сна.
Раз за разом я вслушивалась в колыбельную матери, пытаясь смириться с болью
утраты. Что означал ее крик — страх смерти или тревогу за меня? Или боязнь
вечной разлуки?
Бремя прошлого стало невыносимым, и я решила вернуть
фотографию в конверт. Оказалось, в конверте лежало что-то еще. Я осторожно
положила фотографию на стол, перевернула конверт и вытряхнула из него почти
прозрачный клочок бумаги.
Я узнала летящий почерк Люциуса — так он написал свою
фамилию на доске, свое послание в книге...
Антаназия, разве она не прекрасна?
Разве она не властна?
Разве у нее не королевская осанка?
Разве она не похожа на тебя?
Почти стихи. Ода, посвященная мне.
Я перечитала строфу, хотя запомнила ее с первого раза,
вложила записку в конверт вместе с фотографией, сунула в учебник и оставила его
на столе. Обернулась и посмотрела на свое отражение в зеркале, висевшем на
двери. В полутьме меня можно было принять за Микаэлу Драгомир, а мою ночную
рубашку — за вечернее платье.
Повинуясь внезапному порыву, я подняла волосы наверх и
расправила плечи.
Разве она не прекрасна?
Разве она не властна?
Разве у нее не королевская осанка?
Разве она не похожа на тебя?
Отпустив волосы, я выключила свет и залезла в постель, не
зная, чего мне хочется больше — плакать или смеяться.
Разве она не похожа на тебя?
Глава 33
Люциус и Фейт явились на урок литературы через пять минут
после звонка. К нашему удивлению, они пришли в костюмах. По крайней мере, Фейт
надела платье, похожее на платье Викторианской эпохи. Оно подчеркивало талию и
так обтягивало грудь, что Фрэнк Дорманд, сидевший впереди меня, чуть со стула
не свалился, когда Фейт вошла в класс. Люциус, изображавший Хитклифа, просто
надел черные бриджи и бархатный плащ — всего месяц назад он щеголял в таком
наряде каждый день.
— Боже мой, — только и смогла выдавить миссис Вильхельм.
Подозреваю, ее беспокоило, как бы грудь Фейт не вывалилась из декольте, что
никак не соответствовало бы школьному дресскоду.
Люциус немедленно взял инициативу в свои руки и заговорил с
большей уверенностью, чем сама миссис Вильхельм.
— Хитклиф — неудержимое существо, проклятый человек, —
напомнил нам Люциус. — Кэтрин тоже проклята. Ее проклятие — любовь к Хитклифу,
которому суждено уничтожить ее род. В Хитклифе природой заложено стремление
получать то, что он хочет. А хочет он прежде всего мести. Еще он хочет Кэтрин,
прекрасную дикарку. Их любовь безжалостна, жестока, горька и несчастна.
