Оставшись одна, я открываю электронную почту. Ящик забит выражениями признательности и всевозможными предложениями. В подавляющем большинстве это спам – скидки на товары, в которых я не нуждаюсь и не собираюсь покупать. Но одно сообщение тут же бросается в глаза. Курсор мышки замирает на знакомом имени, глаза неподвижно смотрят на одно-единственное слово в строке заголовка письма, будто оно трудно поддается переводу:
Привет.
Я пощипываю ногтями нижнюю губу. Сообщение нужно удалить – поступить следует именно так, на этот счет у меня нет ни малейших сомнений. Я незаметно оглядываюсь по сторонам. В офисе по-прежнему никого. Отрываю с верхней губы еще один крохотный кусочек кожи и кладу его на стол. От выпитого накануне вина он приобрел лиловый цвет. Я помню, как вечером, не в состоянии уснуть, я вытащила визитку из кошелька и провела пальцем по тисненой надписи. Помню, как внесла его имя в список контактов электронной почты на телефоне, застыла в нерешительности, не зная, как озаглавить свое послание, потом набрала несколько ничего не значащих слов, подумала, засомневалась, опасаясь, что ему покажется странным получить от меня сообщение в столь поздний час, но все равно нажала на кнопку «Отправить». Поскольку вспомнить, что конкретно там было написано, теперь не удается, щеки заливаются краской стыда.
Я открываю письмо и читаю его. Потом перечитываю, на этот раз уже медленнее, внимательно вдумываясь в смысл каждого слова.
В память о старых добрых временах.
Вглядываясь в слова, я пробую их на вкус, чтобы понять, насколько они подходят для данного случая. А когда закрываю глаза, по-прежнему представляю их автора.
Радостные воспоминания.
Радостные, да не всегда.
Может, сходим куда-нибудь и посидим, чтобы нагнать упущенное?
Я отрываю от губы еще один кусочек кожи и смотрю, как эта крохотная частичка меня высыхает и твердеет на кончике ногтя. Потом кладу ее в одну кучу с остальными.
Нагнать. Догнать. Поймать. Лови. Поймала.
Пол пропал. Мой брак висит на волоске.
Что я делаю? Мысль исчезает, не успев оформиться.
– Эй, Эмбер, вернись на грешную землю! – говорит Джо и машет руками у меня перед лицом.
Я закрываю почтовую программу, смахиваю со стола крохотные кусочки кожи и чувствую, что щеки покрываются лихорадочным румянцем.
– Ты что, нелегальный мигрант? – спрашиваю я, совершенно не подумав.
– Что? Нет, с чего бы? – с улыбкой говорит Джо.
– Нарушаешь мои границы.
Улыбка на ее устах тут же блекнет.
– Прости. Просто при мне кто-то так однажды пошутил, в тот момент было смешно. Я совсем не хотела тебя обидеть, просто с головой погрузилась в свой собственный мир.
– Вижу. Не переживай. Я на все сто процентов уверена, что с ним все в полном порядке.
– С кем? – спрашиваю я, задаваясь вопросом, не видела ли она письма от Эдварда.
– Как с кем? С Полом, твоим мужем, – отвечает она, слегка нахмурившись.
– А… ну да… Прости, что-то я сегодня не в форме.
Мадлен из своей каморки громогласно призывает помощницу. Мы умолкаем. Примадонна грозно нависает над ней в дверном проеме, протягивая банковскую карту и перечень распоряжений. Нужно забрать одежду из химчистки, она сообщает ПИН-код и другие необходимые сведения. Ее манера разговаривать с людьми выводит меня из себя.
На утренней планерке я опять думаю о письме Эдварда. Думаю о нем и в студии, во время интервью и разговоров со слушателями. Я едва замечаю, что говорят вокруг. По идее, мне должно быть стыдно, но нет. Пол месяцами ко мне не прикасается, к тому же я не делаю ничего плохого. Мы с Эдвардом просто приятели, вот и все. Нас объединяют общие воспоминания из другого места и времени. А воспоминания не могут причинить кому-либо вред, если, конечно, они принадлежат только тебе.
Давно
Суббота, 7 декабря 1991 года
Дорогой Дневник,
Вчера вечером Тэйлор пришла к нам. Я боялась этого момента. Папа опять должен был работать допоздна, поэтому опозорить меня могла только мама. Она забрала нас из школы в нашем потасканном «Форде», который больше всего похож на консервную банку на колесах. У родителей Тэйлор есть «Вольво» и «Рено-5». Мама старательно пристегнула меня и пристегнулась сама – обычно ей плевать – и дала каждой из нас пакетик черносмородинового сока. Этого она тоже обычно не делает. Путь из школы домой занимает не больше пяти минут, за это время мы вряд ли умерли бы от жажды. Я подумала, что машина никогда не тронется с места, но после третьей попытки двигатель все-таки прокашлялся и завелся, и мама, как всегда, пошутила на этот счет. Какой позор.
В машине мы не особенно разговаривали. Мама без конца смотрела на меня в зеркало заднего обзора и дурацким певучим голосом задавала нам с Тэйлор глупые вопросы типа «Как прошел день?». Я как обычно в ответ сказала, что хорошо, но вот Тэйлор решила углубиться в подробности и рассказала ей о портретах, которые мы рисуем на уроках живописи. Чем меня здорово разозлила, потому что я рисую Бусю и хотела сделать сюрприз.
Оказавшись дома, я внимательно наблюдала за лицом Тэйлор, пытаясь определить ее реакцию. Первым делом в Бусином доме в глаза бросается краска. Она очень любила голубой, поэтому у нас голубая парадная дверь, голубые окна и голубой гараж. Причем все страшно облупленное, как мой нос, когда обгорит. Иногда я и сама ее понемногу отколупываю – мне нравится, как краска забивается под ногти. На окнах у нас занавески из тюля, когда-то бывшие белыми, а к дому ведет бетонная дорожка с большим пятном бензина посередине. Лицо Тэйлор совершенно не изменилось, даже когда ей пришлось вылезти с моей стороны, потому что противоположная дверца сломана и порой заедает.
Когда мы наконец зашли в дом, мама велела показать Тэйлор мою комнату, что я и сделала. Это заняло совсем немного времени, смотреть у меня особо нечего. Я сказала Тэйлор, что это Бусина спальня и что она здесь умерла. Думала, она испугается, но ошиблась. Ее лицо ничуть не изменилось. Ремонт мы не делали, так что у меня в комнате по-прежнему полосатые голубые обои в белый цветочек и голубой ковер, совершенно плоский и оттоптанный за все эти годы. Еще у меня две одинаковые кровати, шкаф и туалетный столик из одного гарнитура – темно-коричневого дерева, пахнущие полиролем. Я как будто живу в музее, только мне можно все трогать. Тэйлор сказала, что комната ей понравилась, хотя я думаю, это она просто старается быть вежливой. Она во всем такая. Она сказала, что в ее комнате ковер розовый, и мы сошлись на том, что это даже хуже голубого.
Она подошла к моим книжным полкам, и мне стало очень неловко. Я предложила спуститься вниз и посмотреть, какими вкусностями из микроволновки нас решила сегодня отравить мама, но она даже не двинулась с места, будто совсем меня не услышала. Вообще-то я не люблю, когда трогают мои вещи, но старалась сохранять спокойствие. Оказывается, Тэйлор тоже постоянно читает, прям как я. Она читала многие из моих книг и еще рассказала мне о разных других книжках, про которые я даже не слышала, но которые, судя по ее рассказам, должны быть очень классными. Когда мама позвала нас ужинать, я расстроилась, но мы продолжали говорить про книжки, и когда спускались по лестнице, и когда ели рыбные палочки с картошкой фри. Мы не остановились, даже когда мама дала нам по вазочке мороженого. Оно было полито волшебным шоколадным сиропом, который вытекает из бутылки, как самая обычная жидкость, но потом застывает, будто кровь.
