В палату кто-то входит – мужчина, думаю я, ориентируясь единственно по едва уловимому запаху тела. Кто бы это ни оказался, он ничего не говорит. Что делает, мне тоже не известно. Вдруг я чувствую, что к моему лицу без предупреждения прикасаются пальцы, открывают правый глаз и чем-то в него светят. Яркий луч ослепляет до тех пор, пока мне опять не закрывают веко. Не успеваю я успокоиться, как ту же процедуру повторяют с левым глазом, что выбивает меня из колеи еще больше, чем раньше. Кем бы ни был этот посетитель, вскоре он уходит, и это меня радует.
Никогда бы не подумала, что валяться в постели так тягостно. Я пролежала на правом боку шесть тысяч секунд, после чего потеряла им счет. Скоро меня должны будут перевернуть. Когда они оставляли меня лежать на правом боку, ничего хорошего из этого никогда не выходило Это несчастливый бок.
Я чувствую на лице каплю чего-то холодного. Потом еще. На кожу падают крохотные брызги воды. Похоже на дождь, но этого не может быть. Я инстинктивно открываю глаза и вижу над собой ночное небо. Будто кто-то снял с дома крышу и прямо в комнате сыплется мелкая морось. Мне удается открыть глаза, но не пошевелиться. Я опускаю глаза и вижу, что моя больничная постель превратилась в лодку, мягко покачивающуюся на волнах. Приказываю себе не бояться, потому что это всего лишь очередной сон. Дождь сильнее барабанит по простыням, прикрывающим мои недвижные члены, они намокают, становится холодно. Тело, которое кажется чужим, бросает в дрожь. Под простыней что-то шевелится, но это не я. Из-под одеяла в изножье кровати вылезает девочка в розовом халате и усаживается так, что мы становимся как бы зеркальными отражениями друг друга. С ее волос стекает вода, и у нее по-прежнему нет лица. Девочка не может говорить, но ей и не надо, молчание – это язык, которым владеем мы обе. Она выбрала его, и я смирилась с этим выбором. Ее рука показывает на черное небо, и моему взору предстают мириады звезд – так близко, что до них можно было бы дотянуться, если бы я могла двигаться. Но они не настоящие. Это светящиеся во тьме наклейки, которые отваливаются и падают на кровать. Острые пластмассовые кончики-лучи загибаются внутрь. Теперь в небе зияют дыры в форме звезд. Девчушка начинает петь, хотя лучше бы она молчала:
Она вытаскивает из-под простыни руки, и на ее запястье вспыхивает золото.
Радостно, радостно, радостно нам…
Девочка хватается за борта лодки, в которую превратилась кровать, и начинает раскачивать ее из стороны в сторону.
Я пытаюсь ей запретить, но не могу произнести ни звука.
Я закрываю глаза, и тут ей удается опрокинуть лодку. В воде холодно и темно. Не в состоянии пошевелиться, я не могу плыть и просто беспомощно иду ко дну, опускаясь все глубже в черноту, будто телесного цвета камень. До меня доносится ее искаженный толщей воды голос:
Что-то громко пищит, шумит вода, но я уже не под водой. Звучат знакомые голоса, надо мной склоняются незнакомые лица.
Мои глаза открыты.
Я вижу, что вокруг меня суетятся врачи и медсестры. Не во сне, а наяву.
Потом голоса умолкают, за исключением одного.
– У нее фибрилляция
[7], нам нужен разряд.
Фибрилляция? Это что-то новенькое.
– Отойдите!
Лица исчезают, и в поле зрения остается только потолок.
Вокруг все белое.
Я закрываю глаза, опасаясь того, что они могут увидеть.
Потом до меня доносится голос отца:
– Держись, Орешек.
Со мной словно говорит призрак.
Опять открываю глаза, он мне улыбается, и в этот момент понимаю, что я его действительно вижу. Папа кажется мне совсем старым, измученным, каким-то хрупким. Мы с ним только вдвоем, все остальное тонет в белизне. Я чувствую, как по щеке катятся слезы.
– Я очень сожалею обо всем, – говорит он.
Мне хочется успокоить его и сказать, что все нормально, но я по-прежнему не могу говорить. Хочу взять его за руку, но не могу шевельнуться.
– Если бы я только мог представить, что мы говорим с тобой в последний раз, то никогда бы не произнес тех слов. Они не были искренними. Я люблю тебя… как и мама. Мы всегда тебя любили. Жизнь – всего лишь сон.
Он поворачивается, чтобы уйти, и даже не оглядывается. Я опять становлюсь ею, той маленькой девочкой, которой очень хочется не отстать от папы. Теперь он ходит не так быстро, как раньше, но мне его все равно не догнать.
Недавно
Четверг, 22 декабря 2016 года, утро
– Это передача «Кофейное утро», приветствую всех, кто только что к нам присоединился, – говорит Мадлен. – Итак, сегодня у нас состоится честный и открытый разговор об адюльтере. Мы попытаемся разобраться, почему одни женщины никогда не закрывают глаза на измену партнеров, в то время как другие предпочитают все прощать и забывать. Кроме того, мы поговорим с женщинами, которые сами изменяют. Рядом со мной Эмбер, которая всегда говорит, что до конца узнать человека, в том числе и себя самого, нельзя. Эмбер, ты не могла бы развить свою мысль? – спрашивает Мадлен, закатывает глаза и смотрит, что там дальше по сценарию. – Ну? Что ты можешь сказать в свое оправдание?
С каждым словом ее голос все слабеет, будто садятся батарейки. Потом ее тошнит прямо на стол в студии. Мадлен поднимает голову, вытирает рот и продолжает.
– Эмбер? – Теперь она почему-то говорит голосом Пола. – Эмбер?
Я резко сажусь на кровати.
– Тебе приснился кошмар, – говорит Пол.
Моргая, я вглядываюсь в темноту. Кожа покрыта испариной, меня охватывает дурнота.
– Все уже хорошо, – добавляет он.
Нет, не хорошо. Я откидываю одеяло и бегу в туалет. Одной рукой хватаюсь за унитаз, другой придерживаю рукой волосы. Рвет меня недолго. Услышав, что Пол встал с постели, я закрываю дверь.
– Ты в порядке? – спрашивает он, стоя по ту сторону сосновой перегородки.
– Не волнуйся, мне уже лучше. Холодно, иди ложись, я сейчас приду.
Я лгу. Вскоре он молча уходит.
Я спускаю воду, умываюсь и принимаюсь чистить зубы, глядя на себя в зеркало. На меня таращится какая-то сумасшедшая, и я отвожу глаза и смотрю в пол. Сплевываю пасту, к белизне которой местами примешиваются красные пятнышки, и вытираю рот. Большой и указательный пальцы касаются друг друга, я подношу к лицу руки, по очереди вырываю из каждой брови по волоску и бросаю их в раковину. Останавливаюсь только когда этих крошечных черных частичек моего естества становится десять. Это число всегда должно оставаться неизменным. Подождав достаточно времени, я открываю кран с холодной водой и умываюсь.
