Я не хочу ничего вспоминать.
Так нельзя. Я должна отсюда уйти, хотя даже не знаю, где оказалась. Какая же я дура. Я на мгновение преодолеваю отвращение к себе и оглядываюсь по сторонам. Повсюду грязь и запущенность. На полу разбросаны газеты, нераспечатанное письмо, давно не стиранная одежда, грязные тарелки, на ковре – открытая коробка с недоеденной пиццей. Воздух затхл и душен, все покрыто толстым слоем пыли. В углу громоздится какой-то аппарат. Сначала я не могу понять, что это, но потом узнаю очертания старомодного солярия. Бред какой-то.
Я снова нахожу взглядом свои вещи, валяющиеся на грязном ковре. Все тело ломит и настойчиво протестует, когда я натягиваю на себя одежду, которую мне удается найти. Обойдусь без остального. Увидев свою сумочку, хватаю ее и ищу телефон, но его там нет. Вместо него нахожу нераспечатанный тест на беременность, и к горлу снова подкатывает тошнота. Я вновь окидываю взором комнату, всматриваясь в развалины совершенно незнакомой мне жизни, и в этот момент замечаю на столе свой телефон. Проверяю время и дату – все еще пятница. Журчание душа стихает, у меня внутри все холодеет. Ноги переключаются в режим автопилота, приходят в движение и неуверенно несут меня к единственной в комнате двери.
Я поворачиваю ручку, тяну створку на себя и вижу длинный, узкий коридор. На противоположном его конца виднеется еще одна дверь, из-за которой доносится его свист. Грязный коричневый ковер почти не виден под слоем старых газет, в нос бьет затхлый запах. Я вижу на стене две большие пробковые доски и тут же их узнаю – они висели в его комнате, когда он учился в университете. Тогда их сплошь покрывали наши совместные фотографии. Они и сейчас там висят, но только теперь к ним добавились новые, на которых запечатлена только я. Вот я выхожу с работы, вот читаю в метро газету, вот неделю назад пью кофе в кафе недалеко от дома – я узнаю свое совсем недавно купленное пальто. Снимков больше сотни, и с каждого на меня смотрит мое собственное лицо. Я заставляю себя отвести взгляд. Надо уходить. Срочно.
Между дверью комнаты, где пришлось оказаться мне, и другой, за которой находится он, располагается еще одна, по виду входная. Понимая, что мое время на исходе, я бреду к ней вдоль стены, лавируя между кучами мусора. Чтобы унять дрожь в руках, снять цепочку и выйти в еще более непроглядный мрак, требуются титанические усилия. Вот я уже за порогом, но все еще под воздействием дурмана. Передо мной аллейка большого многоквартирного дома. Быстро бросаю взгляд через плечо, чтобы запомнить номер на темно-синей двери, и поспешно ухожу, даже не задержавшись, чтобы ее закрыть. Я с наслаждением приветствую резкий болезненный удар холодного воздуха, я чувствую, как он заползает мне в рукава, под блузку и юбку. Я смахиваю непрошеные слезы. Я не заслуживаю жалости, даже своей собственной.
Давно
Вторник, 15 декабря 1992 года
Дорогой Дневник,
Сегодня мы все дома, мама, папа и я. Меня все еще не допускают к занятиям в школе, но всем плевать. Папа больше не ходит на работу. Он говорит, что ему надо ухаживать за мамой, потому что она нездорова, хотя на самом деле он целыми днями сидит внизу и смотрит телевизор, в то время как она почти не выходит из своей комнаты на втором этаже. Он говорит, что я уже достаточно большая, чтобы знать правду: мама была беременна, но когда упала с лестницы, ребенок погиб. Вот почему она так сильно напилась и так разоралась на маму Тэйлор. Раньше мне казалось, что всякие непристойности люди выкрикивают, только когда злятся, но папа говорит, что некоторые так делают, когда им грустно.
Я не знала, что мама ждала ребенка, но рада, что теперь все уже позади, потому что это отвратительно. Я спросила папу, собирается ли она снова забеременеть, но он сказал, что нет, потому что в больнице ей из животика пришлось что-то там вырезать. Мне это понравилось. Они и за мной-то не могут толком смотреть, так что нет никакого смысла рожать еще ребенка. Я немного опасаюсь, что они могут взять поддельного брата или сестру, чтобы мама опять была счастлива. Этого мне тоже не нужно.
Папа то и дело отлучается из дома, чтобы принести то одно, то другое, но иногда возвращается с пустыми руками. Похоже, ему нужно составлять списки, чтобы ничего не забыть, как всегда делала Буся. Как-то раз он попросил меня приглядеть за мамой, пока он пойдет купить хлеба, молока и мгновенный лотерейный билет. Это было непросто, потому что я совершенно не хотела ухаживать за мамой. Дверь спальни была приоткрыта, поэтому я решила время от времени в нее заглядывать одним глазком, как и просил папа. Мне показалось, что если спеть, маме это может понравиться, особенно если учесть, что в нынешнем году ей пришлось пропустить рождественский концерт. Поэтому я придумала веселую песенку и спела ее на площадке лестницы:
Что нам делать с пьяной мамой?
Что нам делать с пьяной мамой?
Что нам делать с пьяной мамой?
Я даже придумала короткий танец, делая вид, что пью сразу из нескольких бутылок. Но она не засмеялась, наверное, все еще спала. Она теперь много спит. Папа говорит, что тоска высасывает из нее все силы.
Вернувшись домой, папа сказал, что нам надо немного поговорить. Купить молока он опять забыл, но я ничего не сказала, потому что он явно был чем-то очень озабочен. Мы сели за кухонный стол, и сначала мне показалось, что папа забыл, что именно собирался со мной обсудить. Но потом он скривился и сообщил, что нам опять придется переехать. Я ответила, что не хочу, а он сказал, что так надо. Я спросила, не по моей ли вине и не потому ли, что меня отстранили от занятий, но он сказал, что нет. Он принялся что-то объяснять, но его слова на пути к моим ушам путались и спотыкались, потому что я против своей воли расплакалась.
Он говорил про какое-то вещание или, может быть, замещание. Перед смертью Буся хотела с ним что-то такое сделать, но потом забыла, и вот теперь нам надо опять устраиваться на новом месте только потому, что люди никогда ничего не помнят. Папа сказал, что мамина сестра очень сердита на Бусю за все это. Я даже не знала, что у мамы есть сестра. Он объяснил, что я ее видела несколько раз, когда была совсем маленькой, но я ее вот вообще не помню. Папа говорит, что мамина сестра много лет не общалась с мамой и Бусей, но когда та умерла, решила, что ей хочется получить половину ее дома. Я спросила, не может ли она поселиться во второй половине, но папа ответил, что нет, что так не делается. Я спросила, не сможем ли мы остаться, если лотерейный билет окажется счастливым. Он ответил, что уже соскреб защитный слой и цифры на билете не совпали.
От всего этого мне стало очень грустно, и я спросила, можно ли мне подняться к себе и немного почитать. Он сказал, что да, если только я буду вести себя тихо и не мешать маме. А потом добавил, что нам надо очень хорошо о ней заботиться, потому что эта история расстроила ее даже больше, чем нас. Я не понимаю, с чего я должна о ней заботиться. Она должна была ухаживать за Бусей, но ничего толком не сделала, и ту убил рак. В последнее время я все время думаю, что если бы за ней, когда она заболела, ухаживал кто-то другой, например мама Тэйлор, то ей стало бы лучше и она до сих пор была бы жива. И тогда сейчас у нас все было бы хорошо и никуда не надо было бы ехать. Это мама во всем виновата, даже если папа по глупости этого не замечает. Это она все разрушила и всех погубила, я никогда ей этого не прощу.
