Али занял место Вахи в идущей впереди штурмовой паре.
Из комнаты сочился через занавеси свет, пахло людским теплом, уютно пел музыкальный центр…
Голуби летят над нашей зоной —
Голубям нигде преграды нет.
Ах, как мне хотелось c голубями
На родную землю улететь.
Но забор высокий неприступен,
И колючка в несколько рядов.
Часовые c вышек наблюдают,
И собаки рвутся c поводков.
Вот уже и вечер догорает,
солнце тлеет, словно уголек.
И на нарах песню напевает
Молодой красивый паренек.
Он поет, как тяжко жить без воли,
Без друзей, без ласковых подруг.
Ах, как много в этой песне горя,
Что замолкла вся тюрьма вокруг…
Два автомата – толстая труба SD и короткий, внушительный, как кулацкий обрез MP5K с глушителем, сунулись в комнату, щедро сыпанули смертью…
Тр-тр-рррр.
Брызнуло кровью, подавился криком магнитофон, кто-то с грохотом упал вместе со стулом, звякнуло битое стекло, и через пустые окна дохнуло темной ночью…
– Аллах акбар!
Пожилой ломанулся вперед, ловко перескочил через труп, сунул ствол в большую комнату. Лазер нашел человека тридцати с чем-то лет, бородатого – он был в трусах, тянул руку к лежащему на диване «стечкину».
– Руки!
Человек замер, потом демонстративно отодвинул руку от понтового «стечкина». Медленно встал. Выпрямившись во весь рост.
– Нохчо ву? – спросил он.
– Со нохи ю.
Появились еще чеченцы.
– Я Асламбек Мураев, – сказал он.
– И что с того?
…
– К стене, руки за голову.
– Вы чего…
Чеченцы молчали.
– Да вы чего. Я же нохча как и вы!
– Какой ты нохча, – сказал один из боевиков, – ты национальный предатель. Руки в гору, если жить хочешь, да…
Мураев понял, что лучше не спорить.
– Смотри, пожалеешь.
– Заткнись…
Пожилой прошел к окнам, отодвинул занавески – за ними была решетка, примета нового времени, выглянул. Включил рацию…
– Мирза, два…
– Три.
Контрольная цифра была пять – даже в обмене нужно соблюдать осторожность.
– Что на улице? Чухнули?
– Нет. Водка пьют…
– Мы выходим. Паси улицу.
– Ишт ду.
Старший повернулся к своим.
– Выходим. Али, этого опекаешь…
– Дик ду.
Один за другим шагнули в темноту из расстрелянного дома, в котором поселилась смерть. Впрочем, теперь везде была смерть…
«Паджерик» завелся с полпинка, даром что говорят, что он на паленом топливе не очень. Мураева положили между рядами сидений и поставили на него ноги…
– Мирза, мы в машине. Слезай с верхотуры, подхватим тебя…
– Уже иду.
Двери в доме они закрыли – утром кого-то ожидает большой сюрприз. Того мяса, что осталось в доме, на трех монстров точно хватит…
Прошлое
Россия, Москва
За несколько дней до Катастрофы
Москва – хороший город, да
[8].
Всего в ней много – баб, денег, тачек, стволов. Только клювом не щелкай, да. И будь чеченцем, то есть волком. Как там…
Женщина в стране гористой
За живот свой ухватилась,
В ту же ночь неподалеку
И волчица ощенилась.
Воет стая, прославляя
Двух родительниц в горах —
Так рождается вайнах!
Ветер мечется в ущельях…
Но в ущелье жить некомфортно, там только селяне живут. Настоящий вайнах едет жить в Москву. Вот тут – все к его услугам. Бабки, телки, стволы, красивая жизнь. Русаки же слабые, сильные только некоторые из них. А вайнахи – монолит.
Салахуддин Мураев происходил из уважаемого, авторитетного тейпа, которому в республике были все дороги открыты. Всего их было четверо братьев – Али, Лом-Али, Муса и Салахуддин. И отец каждому наметил дорогу. Али пошел учиться в милицейскую школу, Лом-Али на юридический, Муса пошел строительством заниматься, чтобы бизнес делать. А вот Салахуддина, так как он был похож больше на русского, чем на чеченца, и у него русский язык был лучше, чем у братьев, он даже стихи Пушкина наизусть читал, отец отправил в Москву, поступать на экономический. Но это было только прикрытием – на самом деле отец потратил немало денег, чтобы Салахуддина приблизила к себе власть. И ввела в круг тех людей, которые делают деньги не бизнесом, а деньги из денег. Это высший пилотаж, выше просто не бывает. Кто так умеет, тот главнее любого мента или бизнера.
Умно поступил отец. И с сестрами он поступил умно – Амина замужем за одним из чиновников, близким к Рамзану, а Карину он отправил в Лондон учиться. А то мало ли что…
Умно поступил отец.
В этот день Салахуддин проснулся поздно… башка болела, гульнули вчера. Посмотрел на кровать… кто это рядом с ним спит? Мысли ворочались тяжело, как жернова… ага, Дашка ее зовут. Новая его постоянка… у него две постоянки, эта третья будет. Приличная… вчера чуть не подрались, она его из клуба хотела увезти. Готовить еще умеет… надо ее жижиг-галныш научить готовить.
А может, и не надо…
Зачем ему три телки только в постоянках? Ну, потому что он чеченец и потому что русские шлюхи сами на него вешаются. А чего бы не вешаться. Тридцать лет, «Порш Каейнн», и выглядит… чеченцы ведь красивые, как женщины, так и мужчины. Русисты их черными называют, а на самом деле как-то исследование было, которое установило, что чеченцы – эталон белой расы. Понятно, почему русисты так их называют – из зависти…
Надо вставать.
Побрел в ванную, в ванной сунул голову под кран с холодной водой. Нет, все-таки лишнего вчера хватили. Он еще нюхнул… с этим завязывать надо. Отец узнает – отправит в горы овец пасти, а если Ибрагим узнает – прибьет. У Ибрагима такие дела варятся, он с самим Адамом в деснах, выше уже некуда. И людей он в строгости держит за наркоту…
Лучше не думать.
Приперлась Дашка, попробовала ласкаться, он отстранил ее. Сказал:
– Иди кофе свари…
Все-таки с русскими хорошо, лучше, чем со своими. Со своими головняки – у каждой есть брат, папа, дядя, можно и кровников себе на хвост намотать. Да и их кровники могут с тобой разобраться. А за русскими нет никого. Мать еще скажет – сама виновата, с черным гуляла, вот и нагуляла. В Гудермесе за «нагуляла» его зарежут, потом пойдут резать родственников. А русские всегда «сами виноваты».
