Салахуддин сел напротив, взял хинкали. Его надо не как пельмень есть – надкусить, сок выпить, потом и есть. Хинкали хороши, тесто не пельменное, а какое и надо для хинкали.
– Да никаких пока. Ибрагим просил выяснить, это он пересекся. Бурко, говорят, многим денег должен.
Брат покачал головой.
– Короче, в стрем ты влип. Этот твой Ибрагим и сам под молотки пойдет и тебя за собой потянет.
Такие слова Салахуддина озадачили, он даже есть перестал, отложил шашлык в сторону.
– Это почему?
– По кочану, – брат уже прижился в Москве, выражения у него были типично русские, не чеченские, – ты в курсáх, Национальный траст накрылся?
– Слышал.
– Это тема Бурко.
– То есть?
– То и есть. Ревизоры вышли – охренели, в банке дыра, восемьдесят миллионов «зеленью», никто не чухал даже. Причем непонятно, как он их вывел, на что – все же транзакции с загранкой отслеживаются. Но как-то вывел.
– Ох…
– А перед этим были два татарских банка – там тоже дыра. Миллионов двести, не меньше. И на десерт – ВТБ. Три кредита, два из них уже с годовой пролонгацией. Сейчас вэтэбэшники проснулись, прибежали к нам как в ж… клюнутые, но, похоже, поздняк уже.
Брат тяжело вздохнул и заключил:
– Двести пятьдесят лимонов «зелени»…
Салахуддин вспомнил – Ибрагим что-то упоминал, что там есть еще какие-то кредиты. Он, несмотря на то что не ходил практически ни на одну лекцию, понимал, чем это чревато. Дыра в четверть миллиарда долларов во втором по величине банке России вкупе с проблемами в других банках общим весом в полмиллиарда – это хреново. По-настоящему хреново. Если сейчас ее не закрывать – другие тоже перестанут платить, раз так можно, моментально вальнется фондовый рынок, плюс – по-взрослому вальнется межбанк, проценты по Моспрайм
[9] взлетят с шести, как сейчас, до двадцати и больше, как это было несколько лет назад. Схлопнется межбанк, банкиры перестанут доверять друг другу, дальше пойдет цепная реакция по системе – невыполнение нормативов одним банком, другим, паника вкладчиков и полный звездец.
– Как же так получилось?
– Как-как… Этот Бурко в каких-то отношениях был на Москве, еще в близких с Росгвардией – его вообще человеком Папы считали. Вот – набрал сколько мог. Из того что аудиторы поняли – рисковал, брал в валюте еще до четырнадцатого, потом часть конвертировал неудачно. Потом уже только на плаву держался и лонгировал.
…
– Зомби, короче.
Слово «зомби» означало фирму или банк, которые по отчетности еще живые, но в реальности весь актив баланса у них туфта и убыток скрытый – на половину валюты баланса, если не больше. Про другое, куда более зловещее значение этого слова никто не думал.
– И теперь чо?
– Теперь чо. Ищут пожарные, ищет милиция. Сам Бурко неизвестно где, бабло – тоже. Следственный пока не возбуждается, потому что стоит только возбудиться, поднимется хай. Сверху спустили приказ – искать тихо и молчать, пока можно, паники не поднимать.
– Дела…
– Короче, я бы не лез.
– Ибрагим…
– Дело не в Ибрагиме! – брат стукнул по столу. – А в тебе! Ты что думаешь, Аллаха за бороду поймал? Или Ибрагим твой!? Этим Бурковым сейчас взрослые дяди интересуются, будете у них под ногами мешаться – закроют лет на пять! За изнасилование крупного рогатого скота! Жизнь себе навсегда сломаешь…
– Я тебя понял.
– Надеюсь. Может, в Чечню тебе уехать?
Салахуддин подумал.
– Не, зачем. Я же пару вопросов задал, и только.
– Ну, смотри. Не лезь туда. Шею сломаешь.
– Да понял я…
Брат встал, вытер салфеткой руки.
– Надеюсь. Встрянешь – я не помогу.
Салахуддин уже ехал к конторе обратно – он искренне хотел сказать Ибрагиму, что он мимо и при необходимости даже уволится. Но тут зазвонил телефон, притом не тот рабочий, который он обычно использовал, а другой.
Номер не определен.
– Да…
– Салик. Салик, это ты?
Салахуддин узнал голос.
– Да, я это, дядя Боря.
– Салик, нам бы пересечься с тобой. Ты обедал?
Салахуддин только что поел, но сказал другое:
– Нет еще.
– Тогда в «Узбекистон» приглашаю – далеко?
– Доеду…
С Борисом Львовичем Майснером они встретились в «Узбекистоне», недавно открывшемся заново ресторане высокой узбекской кухни. Дядя Боря Майснер уже занял столик… Салахуддину он показался каким-то… радостным, что ли? Он когда последний раз его видел, дядя Боря выглядел плохо, какой-то совсем потухший был. А сейчас как светится изнутри…
– Салик… садись. Форшмак будешь?
Форшмак Салахуддин не любил, но вежливо кивнул – несите. Надо быть вежливым.
Принесли.
– Какой форшмачок… такой только в Одессе и отведаешь… а мы его сейчас – ам…
– Случилось что-то, дядя Боря?
– Случилось… ты к Рудику заезжал, да?
– Было…
– Интересовался Бурко…
– Было…
– А зачем интересуешься, не скажешь?
– Он денег людям должен. Как обычно?
– Много?
– Ну… лямов сто.
Салахуддину не назвали точную сумму, и он ляпнул что придумал:
– «Зелени»…
Майснер вдруг засмеялся каким-то мелким, нетипичным для него смехом. Он вообще странно себя вел… как будто в лотерею выиграл. Или что-то очень хорошее, радостное произошло с ним.
– Чего тут смешного, дядя Боря?
– Да так… мелочи… жизни.
Отсмеявшись немного, дядя Боря вдруг протянул руку через стол, накрыл ею руку Салика.
– Хочешь совет старого и мудрого еврея. Такой же совет, какой дал бы тебе отец?
– Хочу.
– Не торопись.
– Не торопиться?
– Не торопись. Бурко все отдаст. С любыми процентами.
Салик не посмел убрать руку. В конце концов, дядя Боря был одним из тех, к кому он мог обратиться в Москве. И то, что он был еврей, не имело никакого значения – в горах Кавказа давно жили евреи, их называли «дада».
– Наши клиенты, сами знаете, ждать не любят.
– Отдаст он, отдаст. У него сейчас такие препараты на выходе, западная фарма их с руками оторвет. Любые бабки заплатит…
