– Брат твой у меня. Я его отпущу.
– Рахмат.
– Вопрос в том, что ты будешь делать дальше?
Салик не колебался.
– А что надо?
Бывшая Россия
Где-то на границе Удмуртии и Кировской области
Тысяча тридцать восьмой день Катастрофы
Взять меня так и не взяли – попробуй сейчас возьми, без вертолетов и нормальной связи. Но, когда я прибыл на место, оказалось, что оговоренное выполнили все, кроме меня. А это чертовски хреново…
Мы засели в одной из опустевших зон, расположившись и в запретке, и в прилагерном поселке, сейчас полностью вымершем. Я этот поселок знал, потому что этими местами шли, зачистка тут была. Вон там еще виселицы остались, костяки еще валяются, а вон там пепелище – это клети для монстров, которые мы сожгли вместе с их обитателями. Места мрачные, хоть фильм ужасов снимай, – но мы, уральские, к этому привычные. У нас природа неласковая, но мы все равно тут живем. Потому что наша это земля.
Мы – это несколько групп, которых объединял только я и которые смотрели друг на друга с подозрением. Чеченцы, во главе с Исой Тепкоевым – в основном его родственники, уцелевшие после того, как неизвестный самолет подверг их дом атаке хлором, а потом пошла в бой группа зачистки. Несколько блатных во главе с Сомярой, которых он подписал на «братское дело». Элинка с Димой…
Вот в ком я сильно ошибался – так это в Элинке.
Не сказать, чтобы я к ней относился как к шлюхе, которую приютил, чтобы пользовать и не более того. Но память-то все равно оставалась, хотя я просто не думал об этом – сейчас столько думок обо всем, что об этом думать просто глупо. А она кремнем оказалась. В одиночку завалила пришедших за ней ублюдков – профи, и ведь не сбежала, нашла Димыча, его от почти верной смерти или похищения спасла. Не каждый мужик такое сделает.
Я понял, что повезло мне – и сильно повезло. Найти женщину, которая не только не пилит и не доит тебя, но и относится всерьез к тебе, к твоим увлечениям, готова идти за тобой, куда бы ты ни пошел, с того света вытащит, если что, – дорогого это стоит. У большинства семейная жизнь – это перманентное моральное изнасилование…
Проспал я почти сутки, потом поел, взял винтовку… тут рядом просека была заросшая, директриса – хоть на километр, хоть на два. Остановил машину, пошел, выставил мишень на тысячу, пешком пошел назад. Когда вернулся, у машины уже был Димыч, он переоделся в охотничий камуфляж и с автоматом и с короткой бородкой походил на манагера, косящего под спецназ. Ну вот хоть убейте меня, почему-то так Димыч и выглядит, несмотря на то что Бог внешностью не обидел…
Я молча снарядил тремя патронами магазин, выпустил два, посмотрел в трубу, потом подкорректировал прицел, сделал третий выстрел.
Так и есть.
Я взял винтовку и понадеялся на поправки, которые оставил владевший ею украинский снайпер. Но то ли ее ударили после пристрелки, то ли еще что – поправки врали. И сам я не перепроверил – патронов пожалел.
Это было не так заметно при стрельбе по машинам, но по человеку я промазал.
Да что же это такое с Украиной? Почему все, что связано с Украиной, оборачивается всегда каким-нибудь косяком. Винтовка – кривая, власть – дурная. Они что там все – в понедельник родились?
Худо дело. Верный выстрел упустил, да еще и врага предупредил. Ягафаров больше так просто не подставится, может, вообще на дно уйдет – ищи его теперь…
– Винтовка косит? – спросил Димыч.
– Ага. Поговорку знаешь? Что плохому танцору мешает? Во-во…
…
– Беспалов что говорит?
– Ну, как. Упал, очнулся, гипс.
– Врет.
– Сто пудов. С Забродиным где-то влип, потом ходу назад уже не было.
Дмитрию было не впервой иметь дело с коррупционерами, и что они говорят в таких случаях – он прекрасно знал.
– Качнем маятник?
– Ближе к ночи давай.
– Устал я…
– Если ты устал, то я как должен устать?
– Да не физически…
…
– Просто задумываешься, а вот есть ли предел у вранья, у скотства. Черпаешь, черпаешь помойку, а дна все нет и нет…
Да. Нет предела скотству.
– Больно?
– Нет.
Я соврал. Терпеть не могу болеть. Такое ощущение, что твое тело тебя предает.
– Лежи спокойно.
Запахло чем-то отвратительным.
– Что это?
– Медвежий жир.
– Где достала?
– В район ездили.
– Тебе туда ездить не стоило.
Элина промолчала.
Закончив натирать меня этим самым жиром, она принялась навязывать на меня повязку, как на старика какого-то. Потом легла рядом.
– Страшно было? – спросил я. Мы так и не говорили об этом.
– Нет.
– Честно?
– Честно. Нет.
– Молодец.
Алина помолчала, потом сказала.
– Страшно сейчас.
– Почему?
– Потому что я поверила. Поверила в то, что даже сейчас где-то может быть нормальная жизнь. Просто нормальная жизнь. А оказалось…
Да. Оказалось.
Проблема в том, что и до Катастрофы нормальная жизнь включала в себя полчища отморозков и моральных уродов. В том числе в форме.
Но есть разница. Если раньше закон защищал прежде всего их – нас он не защищал, потому что эти подонки не сильно задумывались о законе, то теперь все в равных условиях. Закон нас и раньше не защищал, а теперь он не защищает их. Перед пулей СВД или «Баррета» все равны. Оборотни в погонах в том числе.
И если они намерены отнять у нас нашу жизнь, то мы попробуем отнять жизнь у них…
– Все будет нормально, – сказал я, – я обещаю.
– Еще раз. Почему вы не сообщили в ФСБ, когда Забродин начал угрожать вам?
Беспалов, бывший глава Камбарки, смотрел в пол.
– Ну, сообщил бы я, и что?
– Что значит – что? Вы государственный служащий.
– Какое сейчас государство…
– Нормальное! Нормальное, ипать, государство. Вы, как государственный служащий, обязаны были сообщить, что вам угрожают в связи с вашей служебной деятельностью! Вы сколько раз бывали в Ижевске по службе? Что вам мешало зайти в управление ФСБ и написать заявление? Кто вам не дал этого сделать?
– И потом что? Мы же на отшибе живем, считай, в лесу. Я сам пытался разрулить. Потом Иринку украли…
Я стоял в соседней комнате и слушал. И думал. В общем-то, я прекрасно представлял себе, что происходит в вертикали власти на низовом, муниципальном и на среднем, областном, республиканском уровнях, и прекрасно знаю, что и откуда берется. Ведь подавляющее большинство высокопоставленных подонков и коррупционеров начинают именно с этого уровня и науку коррупции постигают именно на этом уровне – с продвижением наверх увеличивается только масштаб. В хищении ста тысяч и в хищении ста миллионов разница – несколько нулей, суть – одна. И начинается все именно с низа, здесь проходят первичную практику, здесь приносят клятву верности, здесь система оценивает, с кем можно работать, а с кем – нет. Опасного человека – честного, с принципами, с идеями – выявляют тоже тут и дальше идти не дают. Гнобят или уголовное дело. Я лично знал опера с БЦ «Байкал»
[20], честного, – его же коллеги на пять лет в Нижний Тагил отправили. Именно за честность и подставили.
