Моя сестра была мучительно прекрасна. Ее соломенного цвета волосы были подстрижены настолько коротко, что только такое лицо, как у нее, позволяло подобную стрижку, — лицо с удивительно высокими скулами. По коже цвета персика со сливками были разбросаны крошечные веснушки. И она была высокой, как и я. Вот только фигура у нее была совсем другой. Я бы кого угодно пристукнула ради того, чтобы иметь такие линии. А выглядела она на двадцать один вместо своих неполных восемнадцати.
Джорджия обернулась ко мне.
— Это помогает мне забыть, — сказала она, накладывая на веки тени нового оттенка. — Это помогает мне ощущать себя живой. Мне точно так же грустно, как тебе, Кэти-Бин. Но я не знаю других способов справиться с тоской.
Я знала, что сестра говорит правду. Я ведь слышала, как в те ночи, которые она проводила дома, Джорджия рыдала так, словно ее сердце разлеталось на кусочки.
— А тебе ничуть не поможет твоя хандра, — мягко продолжила сестра. — Тебе бы следовало больше времени проводить с людьми, чтобы отвлечься. Ты только посмотри на себя!
Сестра подтянула меня поближе к зеркалу. И повернула мою голову так, чтобы я отразилась в нем рядом с ней.
Видя нас рядом, вряд ли кто-то догадался бы, что мы сестры. Мои длинные каштановые волосы висели совершенно безжизненно; моя кожа, благодаря генам нашей матери, никогда не загорала, а теперь и вовсе была бледнее обычного.
И как же мои голубовато-зеленые глаза были не похожи на страстные, с тяжелыми веками, кокетливые глаза сестры! Мама называла мои глаза «миндалевидными», к немалой моей досаде. Я бы предпочла иметь нечто иное на своем лице, такое, что не стали бы сравнивать с орехами.
— Ты же просто великолепна! — сделала вывод Джорджия.
Моя сестра… моя единственная поклонница.
— Ага, скажи это тем толпам парней, которые собрались под дверью, — с гримасой ответила я, отодвигаясь от Джорджии.
— Ну, знаешь ли, вряд ли ты найдешь себе приятеля, если будешь все время проводить в одиночестве. И если ты не перестанешь торчать в музеях и кинотеатрах, ты скоро станешь выглядеть, как те особы девятнадцатого века из твоих романов, те, что вечно умирают от чахотки, или водянки, или от чего-нибудь в этом роде. — Сестра повернулась ко мне: — Послушай… Я не буду к тебе приставать и звать с собой, если ты сделаешь мне одно одолжение и выполнишь одно мое желание.
— Считай, что перед тобой фея-крестная, — ответила я, пытаясь улыбнуться.
— Возьми свои дурацкие книжки и выйди с ними на улицу, и устройся в каком-нибудь кафе. На солнышке. Или в лунном свете, мне все равно. Просто выйди из дома и вдохни немножко отличного грязного, пропитанного выхлопами городского воздуха в свои легкие девятнадцатого века! Окружи себя людьми, умоляю!
— Но я вижу людей, — начала было я, но сестра меня перебила:
— Каких? Леонардо да Винчи и Квентин Тарантино не в счет!
Я замолчала.
Джорджия встала и надела на плечо ремешок своей крошечной шикарной сумочки.
— Это ведь не ты умерла, — сказала она. — Умерли мама с папой. И им бы хотелось, чтобы ты продолжала жить!
2
— Куда ты идешь? — спросила Мами, выглядывая из кухни в тот момент, когда я взялась за ручку входной двери.
— Джорджия утверждает, что мои легкие нуждаются в выхлопных газах Парижа, — ответила я, вешая сумку на плечо.
— Она права, — согласилась бабушка, выходя в прихожую.
Ее лоб с трудом доставал до моего подбородка, но безупречная осанка и каблуки высотой в три дюйма делали ее намного выше. Хотя Мами не хватало лишь пары лет до семидесяти, она выглядела прекрасно, по меньшей мере на десяток лет моложе своего возраста.
Когда-то, учась в институте искусств, она познакомилась с моим дедушкой, преуспевающим торговцем антиквариатом, который обращался с ней так, словно она была одной из его бесценных древних статуэток. И теперь Мами проводила дни за реставрацией старых живописных полотен в своей студии со стеклянной крышей на верхнем этаже.
— Allez, file! — сказала она, стоя передо мной во всем своем компактном величии. — Вперед! Этот город способен немножко взбодрить малышку Катю.
Я поцеловала бабушку в мягкую, пахнувшую розами щеку и, схватив со столика у двери свои ключи, вышла через тяжелую деревянную дверь и спустилась по спиральной мраморной лестнице на улицу.
Париж делится на несколько городских округов, или районов, и у каждого из них есть свой номер. Наш, семнадцатый, — это старый, богатый округ. Если вам хочется жить в самом модном округе Парижа, в семнадцатый даже не суйтесь. Но поскольку мои бабушка с дедушкой живут совсем рядом с бульваром Сен-Жермен, битком набитым разными кафе и магазинами, и в пятнадцати минутах ходьбы от берега Сены, я не жалуюсь.
Я вышла за дверь, на яркий солнечный свет, и прошла мимо парка, лежавшего перед домом бабушки и дедушки. В этом парке было множество старых деревьев и зеленых деревянных скамеек, создававших впечатление, что Париж — это некий маленький провинциальный городок, а не столица Франции.
Шагая по улице дю Бак, я миновала несколько чересчур дорогих магазинов одежды, предметов интерьера и антиквариата. Я даже не приостановилась, проходя мимо кафе Папи: того самого, куда он водил нас с самого детства, где мы посиживали со стаканами воды с мятой, пока Папи болтал со всем, что движется. Сейчас мне меньше всего хотелось сидеть рядом с компанией его друзей или даже поодаль от них, на другой стороне террасы. Я должна была найти собственное кафе.
Я пыталась выбрать между двумя другими местными заведениями. Первое располагалось на углу, и внутри него было темно, а перед ним стоял ряд столиков прямо на тротуаре. Наверное, там было немного тише, чем в другом кафе. Но когда я вошла в него, я увидела длинный ряд стариков, сидевших на высоких табуретах у бара, и перед каждым стоял стаканчик красного вина. Головы медленно повернулись, чтобы изучить вновь пришедшего, и, когда пожилые джентльмены увидели меня, они были так потрясены, словно я заявилась сюда в костюме курицы. «Могли бы сразу повесить на дверях табличку — „Только для стариков“,» — подумала я, снова выходя на улицу и торопливо направляясь к другому местечку — шумному кафе в нескольких кварталах дальше по той же улице.
Благодаря стеклянному фасаду изнутри кафе «Сан-Люк», залитое солнцем, казалось огромным, а на его солнечной террасе стояло не меньше двадцати пяти столиков, обычно занятых. Когда я направилась к свободному столику в дальнем углу, я поняла, что это мое кафе. Я уже чувствовала себя так, словно бывала здесь постоянно. Я сунула сумку с книгами под стол и села спиной к зданию, так, чтобы видеть и всю террасу, и улицу с тротуаром рядом с ней.
Устроившись, я окликнула официанта и сообщила, что мне хочется лимонада, после чего достала экземпляр «Эпохи невинности» Эдит Уортон; книгу я выбрала из списка «летнего чтения» той школы, в которую должна была пойти в сентябре. И, окутанная запахом крепкого кофе, наплывавшего на меня со всех сторон, погрузилась в далекий книжный мир.
