— Знаешь, Кост, я чувствую, что в первом же расследовании у меня есть все шансы напасть на… — Де Риттер подыскивала подходящее слово. — Что-то значительное?
— Зависит от того, как смотреть на вещи. Если позволишь мне уточнить, то это, несомненно, главное расследование всей твоей карьеры. Жаль, что с тобой это произошло так рано — рискуешь тем, что последующие годы, отделяющие тебя от пенсии, могут показаться немного пресными.
* * *
Вид величественной решетки, что ограждала аллею, обсаженную деревьями, выбил обоих полицейских из колеи. Особняк позволял узреть свою респектабельную ветхость лишь тем, кто был хорошо знаком его обитателям; полицейские же видели его только снаружи.
Привлеченный шумом мотора, на крыльцо вышел Брис — мастер на все руки. Де Риттер затормозила чуть сильнее, чем требовалось. Брис подумал, стоит ли ему сразу же разровнять граблями гравий, пока мадам не разразилась упреками.
— Капитан Кост, уголовная полиция. Мы хотели бы поговорить с месье или мадам Сультье.
Брис на мгновение замер на месте.
— Мадам Сультье у себя; что же касается месье, то это зависит от того, кого вы имеете в виду. Оба они недоступны. Муж — покойный месье Жак Сультье — умер, а сын в данный момент находится в своем кабинете в Министерстве финансов. Соблаговолите следовать за мной, я немедленно доложу о вас.
Пройдя через несколько анфилад коридоров и разнообразных небольших комнат, Кост отказался от попыток мысленно картографировать местность и начал довольствоваться тем, что просто следовал за провожатым. Вестибюль, будуар, маленькая гостиная, парадный зал — столько наименований ему никогда не приходилось записывать в протоколе по делам 93-го.
В своей одежде Де Риттер почувствовала себя неуютно — в первый раз ее просторная куртка из синего флиса показалась ей неудобной. Она скользнула вслед за Костом, питая жалкую надежду пройти незамеченной.
Когда Брис снова представил их, он уже стоял за креслом на колесах, на котором восседала пожилая дама. Полицейские услышали хорошо поставленный голос с неровной отрывистой интонацией, что с первых слов сделало ее обладательницу моложе лет на двадцать.
— Кост… Кост… Мне это ни о чем не говорит. Вы друг комиссара Делерье? Они с генеральным прокурором несколько дней назад пили чай здесь, в этой самой комнате.
Уверенная улыбка, которую в ответ адресовал ей полицейский, ясно показала, что первый выстрел оказался мимо цели.
— Нет, мадам, мы из уголовной полиции Сен-Сен-Дени.
— Тогда вы, конечно, не по адресу, — заключила она с сухим смешком.
— Действительно, у нас скорее всего не было бы случая побывать в этом районе, не возникни необходимость поговорить о вашей дочери Камилле.
— Моей дочери? Вы — обворожительный мужчина, капитан, но, думаю, в ваши почти сорок лет было бы несколько неожиданно иметь отношения с двадцатилетней.
43
Брис приготовил кофе и разложил несколько сухих пирожных на тарелке, где виднелась золоченая прописная буква «S». Де Риттер не знала, в английском или французском стиле разбит здешний сад; она даже не могла бы с уверенностью сказать, в патио она находится или на веранде. Йоханна опустила пирожное в обжигающе горячий кофе, выронила его, издав досадный всплеск, поставила все на столик и решила раз и навсегда сделаться как можно крохотнее и как можно молчаливее.
Она так и не поняла, каким образом Косту удалось задобрить эту пожилую представительницу высшей буржуазии. Возможно, своим спокойствием. И, безусловно, далеко не глупым видом. Капитан попросил рассказать о Камилле. С самого начала. Будучи не в состоянии все время отслеживать ход его мысли, Де Риттер решила довериться начальнику. Итак, Марго Сультье начала свою историю торжественным тоном, словно призывая собеседника не прерывать ее, пока не будет сказано последнее слово:
— Камилла вовсе не была желанным ребенком, а еще меньше — признанным своим отцом. Изабелла, моя младшая сестра, стала матерью-одиночкой. Пустота, оставленная мужчиной, в которого она была безумно влюблена, так никогда и не оказалась заполненной. Ее разум все больше помрачался по мере того, как она узнавала его взгляд в глазах Камиллы. Сестра умирала от горя, угасала, как огонек, но, к счастью, ее судьба оказалась в итоге не такой тягостной. Она покинула нас в результате глупого происшествия с машиной, если они вообще бывают другими. Правда, жандармы так и не поняли, почему на этой прямой сельской дороге не осталось тормозного следа. Дерево, затормозившее ее движение, было вырвано почти с корнем… Несколько месяцев спустя я стала опекуном Камиллы, которой еще не было и года. Судьба, а также мое состояние позволили мне дать ей хорошее воспитание. Двумя годами раньше я сама потеряла мужа, умершего от рака, а мой старший сын Гаэль только что уехал из дома, чтобы продолжить учебу. У меня оставался только младший, Люка. Я подумала, что затруднения, связанные с появлением Камиллы, могли бы отвлечь меня от моих горестей. Несомненно, вы сочтете меня бессердечной, но, кажется, некоторые семьи только так и пишут свою историю — чередой несчастий…
Марго Сультье взглядом поблагодарила Бриса, который поставил рядом с ее чашкой коробочку таблеток.
— Для Люка, которому только что исполнилось шестнадцать, появление Камиллы было как весна, наступившая в доме, давно не знавшем этого времени года. Люка впал в ужасный гнев, когда я имела дерзость употребить по отношению к Камилле слово «племянница», так как он с самых первых дней считал ее своей сестренкой. Я помню беседу в кабинете школьного психолога: Люка смотрел только в пол, неподвижно сидя на стуле. Психолог воспользовался образами запруженной реки и бремени любви, которую мальчик не мог направить ни на покойного отца, ни на отсутствующего брата, ни тем более на меня. Признаюсь, я не дружу с сильными эмоциями. Тем не менее я любила своих детей. По-своему. Разве так необходимо без конца целоваться, обниматься и разговаривать? Ведь любовь к сыну можно рассматривать как данность, разве нет?
Пожилая дама немного увлеклась и быстро перешла на более нейтральный тон:
— Что бы там ни было, я отказываюсь видеть в этом свою ответственность. Что бы там ни было, свою жизнь не пускают на ветер из-за нехватки нежности. В то время у нас была кормилица-африканка; они очень хороши, по-матерински сентиментальны. Однако Люка каждый день, возвращаясь, отсылал ее, чтобы остаться с Камиллой одному. Утром я находила его в ее комнате, вытянувшегося рядом, будто караулящая собака. Под его сверхзаботливым крылом Камилла достигла подросткового возраста, но даже тогда он запрещал мне открывать ей правду. Настолько, что мне пришлось ждать, пока я останусь с ней совсем наедине, чтобы рассказать ей о ее настоящих родителях — об отказе ее отца и обстоятельствах смерти ее матери. Люка так и не простил мне это предательство, несмотря на то, что сделать это было, безусловно, необходимо. Я считаю, что некоторые секреты со временем усугубляются и что девушка в четырнадцать лет уже может посмотреть в лицо своей подлинной истории. Меня по-другому и не воспитывали. Против всякого ожидания, Камилла направила свою боль и горечь на Люка. Зная, что ни то, ни другое не тронет меня, она и выбрала более уязвимую цель. По мере того как Камилла отдалялась, он, наоборот, становился все более и более навязчивым, пытаясь проводить все свое время с ней и в конечном итоге получая только оскорбления из-за двери, которая отныне была для всех закрыта.
