— Добрый вечер, Франк.
— Черт, кто ты такой?
Он мог бы сразу сказать: «Я — брат Камиллы, а ты — первый виновник ее падения. Я знаю, что ты был началом, даже если финалом стали другие. Ты — первый акт. Ты приобщил ее, из-за тебя она попала в зависимость, пока ее жизнь не стала просто длинной, бесконечной наркотической историей, в которой даже моей любви больше не оказалось места…»
Чересчур рано для такой откровенности.
Люка наклонился и зажег электрическую плиту, провод которой, слишком короткий, понадобилось соединить с удлинителем, чтобы подключить к розетке в стене.
— Скажи мне, что ты от меня хочешь, скажи, — я все сделаю, что пожелаешь, только скажи.
— Тебе следует проявить терпение. Успокойся, нам нужно о многом поговорить, и, боюсь, сейчас ты не принимаешь меня всерьез. Давай начнем с того, чтобы удостовериться в моей решительности, хорошо?
Пленник энергично задвигался, в отчаянии дергая плечами, и принялся его умолять:
— Нет, черт, не хочу, клянусь, — я принимаю тебя всерьез, уже принимаю…
Вода принялась нагреваться — с разной скоростью из-за неодинакового диаметра конфорок. Люка предпочел молчать, еще не признавшись себе, что такая ситуация абсолютной власти доставляет приятное волнение, даже до смущения.
— Деньги тебе не нужны, это видно, — так чего ты хочешь? Подожди, я могу найти тебе мелких педиков, которые любят игры такого рода: ты сможешь сделать с ними все, что захочешь…
Нижняя челюсть непроизвольно дрожала от переполняющего каждое слово этого монолога ужаса, смешанного с тяжелой белой слюной, густыми соплями и слезами страха.
— Черт, это же пытка, ты понимаешь?.. Умоляю, скажи, что я должен сделать!
Еще перед тем, как вода закипела, его левую ногу охватила боль, которая очень быстро стала невыносимой. Франк отбивался с удвоенной силой, порожденной страданием; стул, на котором он находился, как и удерживающие его путы, оказались не такими прочными, как предполагалось. Отчаянно подпрыгнув, он нарушил равновесие и упал на бок, все еще привязанный, опрокинув на пол обе полные кастрюли. Одна его рука выскользнула из узла и наощупь шарила, отыскивая, как освободить другую. Одним прыжком Люка оказался у камина и достал тяжелое полено, еще горящее. В то самое мгновение, когда он нокаутировал своего гостя, вода, вылившаяся из кастрюль, достигла удлинителя и, вызвав сноп искр и пепла, вырубила электрический счетчик. С сухим треском дом погрузился в темноту, которую рассеивало только несколько красных углей на полу.
— Вот дерьмо…
* * *
У Люка было время изменить свою систему, изначально слишком ненадежную, и он максимально упростил ее. После второго пробуждения Франку Самою хватило секунды, чтобы сориентироваться и снова понять, где он находится. Как свет, который достигает нас только спустя некоторое время, отделясь от Солнца, реальность дошла до него с некоторым опозданием. Которое очень быстро компенсировалось. Вместе с полной ярости пощечиной все в его памяти снова стало на свои места. Он опустил глаза. На ногах опять обувь, электроплита исчезла. Челюсть ужасно болела. Самой провел языком во рту, там, куда перед этим получил удар, больше ощущая десны, чем зубы, и поранился об острую кромку сломанного клыка. Наполовину выбитый, остался у него во рту, Франк сплюнул его в сторону. В его поле зрения вошел Люка, наклонился к стенной розетке и включил новый аппарат.
Когда-то Сультье читал историю о банде безбашенных цыган и об их изощренной жестокости в духе «Заводного апельсина», с которой те совершали нападения в загородной местности на уединенно стоящие дома. Следуя относительно простому порядку действий, они взламывали окна, будили спящую семью, собирали всех в одной комнате и сжигали лицо матери или кого-то из детей их же собственным утюгом. Извращенный и одновременно гениальный способ, позволяющий не носить с собой оружие, несмотря на то что приходить к людям с пустыми руками считается невежливым. С первых же прикосновений к коже достаточно быстро раскрывались код банковской карточки и местонахождение фамильных драгоценностей. Люка же нужна была только информация.
По понятным причинам, увидев раскаленный докрасна утюг, поставленный на максимальный нагрев, пленник был сражен.
— Ты серьезно? Черт, нет!.. Умоляю, скажи, что ты хочешь.
— Не трудись, ты меня уже умолял.
Заметив его ужас перед тем, что сейчас произойдет, Люка уточнил, будто давая поблажку:
— Нет-нет, если хочешь, можешь кричать.
— Могут услышать, тебе не нужно это делать!
— К несчастью для тебя — как раз нужно. Я кое-что планировал, но ты вынуждаешь меня вернуться к более жесткому варианту. Сейчас я задам тебе несколько вопросов, но сперва хочу, чтобы ты осознал: ложь или недосказанность абсолютно невозможны. Ты понял все слова в этой фразе?
Он подошел к нему и плотно приложил алюминиевую пластину, разогретую до 205 градусов, к левой стороне лица наркомана, закрывая щеку и лоб. При контакте в течение первой четверти первой секунды есть промежуток, когда мозг указывает: нужно убрать лицо; боль приходит только потом. Мольбы превратились в звериные завывания, лицо начало гореть, испуская резкий запах обугленного мяса. От утюга повалил черный дым, и, когда Люка попытался его убрать, он почувствовал сопротивление. Если б он приложил утюг к пластиковому лицу манекена, эффект был бы тот же самый. К металлической пластине пристала кожа со щеки, часть века висела, будто кусок желе. Нижняя губа завернулась, когда он прижал раскаленный металл, и теперь была расплавлена и приклеена к подбородку. Алюминий подошвы утюга был весь покрыт горелой кожей. Хотя Люка погладил в своей жизни не так много рубашек, он знал о существовании кнопки пара. Будто идеальная домохозяйка, Сультье включил ее. От маленького облачка белого пара гость издал хрип задушенного. Люка прогладил правое ухо, исторгнув из глотки жертвы нечеловеческий рев.
— А теперь я задам первый вопрос. Помнишь Камиллу? — сказал он ему на ухо — левое.
В этой необычной беседе Люка тщательно записывал каждый ответ. Брахим, наркодилер. Первые иголки, заменяющие порошковые дорожки. Постоянная нехватка денег и переход на героин за полцены; половина оплачивалась телесными услугами Камиллы. Затем Самой сказал о ее «переквалификации» при Бебе Кулибали, который всегда выискивал новых кандидаток. У него были адреса, номера телефонов, он знал о мерзких склонностях их владельцев. Франк Самой говорил не останавливаясь, иногда непонятными фразами; часть из них лились безо всякой логики, с ненужными уточнениями. Он не говорил, он выигрывал время. Огонь в камине начинал гаснуть. Люка прошел за спиной своего пленника, качнул и потащил металлический стул, задние ножки которого прочертили на плитках пола две неровные параллельные линии, к еще дымящемуся очагу.
Франк Самой безудержно плакал, рыдал, будто убитый горем ребенок. Люка сел на диван напротив камина и положил на колени лакированную деревянную коробку, из которой вынул «Люгер P08» — пистолет, хранившийся в семье Сультье почти шестьдесят лет. Глаза пленника сильно пострадали, и тот видел все смутно, но все же различил отблеск ствола.
