Мускулы, татуировки и планшетка преграждали вход в открытую дверь.
Генри осторожно, но очаровательно улыбнулся билетерше и назвал имена:
— Генри Фицрой. Тони Фостер.
Очарование отскочило от женщины, не поцарапав ее. Она проверила список, провела две черты.
— Проходите и садитесь, если хотите. Начало задерживается. Вторая камера застряла в чертовой пробке.
— Вы не знаете, сколько придется ждать?
— Если бы знала, то уже танцевала бы от радости! — рыкнула дамочка. — Хотите — садитесь, хотите — нет, мне без разницы.
Театр Ламберта был построен в самом конце девятнадцатого века, когда денежки рекой потекли в Ванкувер благодаря шахтам, продаже леса и обдиранию доверчивых охотников за сокровищами, направляющихся на север, к Юкону, где началась золотая лихорадка. Группа самых выдающихся и богатых граждан молодого города, которые были обижены результатами федерального исследования, гласившими, что Ванкувер возглавляет доминион по количеству поглощенного алкоголя, поклялась сделать культуру обстоятельством первостепенной важности. Они подкрепили свои слова деньгами, и всего пять месяцев спустя в новом театре состоялось первое представление.
Через сто лет похожая группа богатых энтузиастов избавилась от экранов, кинопроекторных будок и навесных потолков, чтобы театр обрел прежнее великолепие. Владельцы восстановленного театра Ламберта получили лицензию на продажу алкоголя и стали продавать местные вина в фойе во время антрактов.
Генри оценил такую иронию.
— Господи! — Грэхем запрокинул голову и уставился на позолоченных граций и херувимов, украшающих потолок. — Это уже легкий перебор, да?
— Если ты тратишь государственные деньги, то почему бы не пустить их на барокко?
— Что?
— Неважно.
Лампы на лестницах, ведущих к балконам, не горели. Поэтому логично было предположить, что во время представления там никто не устроится. Вот вам и необходимое уединение. Генри потащил Грэхема через фойе.
— Пойдем.
— Нам нельзя туда подниматься.
— Тогда лучше забраться туда так, чтобы нас не поймали.
Грэхема, похоже, это не утешило.
Он нахмурился, остановился у подножия лестницы и заявил:
— Свет не горит.
— Вы разговариваете с мертвыми и боитесь темноты?
— Дело не в… Ладно, неважно.
Смотритель бросил нервный взгляд через плечо, высвободил руку и ринулся на второй этаж. Топот его рабочих ботинок, и без того приглушенный ковром, потонул в музыке с нового диска «Радиограммы»,
[42]
доносящейся из колонок акустической системы.
Генри встретил его на верху лестницы.
— Конечно, обогнали старика. — Тяжело дыша, Грэхем привалился к стене, оклеенной рельефными обоями.
— Вам надо больше тренироваться.
— А вам — не лезть в чужие дела. — Смотритель выпрямился и двинулся к главному балкону. — Если мы собираемся этим заниматься, то я хочу сесть.
Балкон был пуст, но Генри заметил провода, идущие к тому месту, где должна была находиться опаздывающая вторая камера.
Внизу полдюжины членов съемочной команды бегали туда-сюда, улаживая последние детали. На сцене двое актеров проверяли расстановку. Генри не знал их, хотя Тони уверял его, что сейчас они знамениты. Зал был заполнен примерно на три четверти. Публика еще не начала волноваться, но уже шумела.
«Шум — это хорошо, — подумал Фицрой. — Он заглушит беседу, которую Грэхем Бруммель собирается вести с мертвецом».
— Ну?
— Что «ну»? — Копия сиденья конца девятнадцатого века, обитая красным бархатом, запротестовала, когда Грэхем плюхнулся в кресло.
— Он здесь?
— Конечно. Но вы задали неправильный вопрос. Следовало бы спросить, захочет ли он разговаривать. Вообще-то… — Грэхем задумчиво почесал лысину, едва прикрытую волосами. — Самый важный вопрос: смогу ли я понять, что он скажет. Мертвые обычно не слишком четко формулируют свои мысли. Это теперь Стивена и Кассандру не заткнуть, но мне пришлось потрудиться пару недель, прежде чем я смог хоть чего-то от них добиться. А ведь нас с ними связывают узы крови.
— А здесь у вас есть я.
— Вы и тридцать два бакса семьдесят пять центов, чтобы купить упаковку пива. — Грэхем вздохнул. — Мне не помешало бы хлебнуть.
— Вы уже достаточно выпили. Зовите или концентрируйтесь. Делайте то, что должны.
— Вы же понятия не имеете, как это, к дьяволу, работает, как… — Грэхем обернулся, посмотрел на Генри и застыл. — Да, ладно. Значит, я просто… э-э…
Фицрою очень не хотелось этого делать, но он отступил, скрыл охотника, живущего в нем.
«Уничтожение этого раздражающего человечишки не поможет освободить Тони и остальных. Какая жалость».
Генри ухватился за спинку кресла Грэхема и ждал.
— Все-таки почему он решил являться именно мне?
— Подобное притягивает подобное. Послушайте, про вас ведь столько всего болтают. Нет, не про вас лично, а вообще про вампиров. Легенды, всякие там выдумки. — Тони широко раскинул руки. — Вокруг вас клубится своего рода метафизический туман. Держу пари, это и привлекло внимание нашего призрака.
Теория Тони, изложенная между посещениями последнего призрака, с которым пришлось столкнуться Генри, имела определенный смысл.
«Да, подобное притягивает подобное. За исключением, конечно, тех случаев, когда притягиваются противоположности. Нам это не поможет».
Ткань под пальцами Генри начала рваться, он тихо и раздраженно рыкнул.
Температура на балконе резко упала.
— Он здесь, — возвестил Грэхем, изо рта которого вырвалось облачко пара.
— Я догадался.
На том месте, где должна была стоять вторая камера, начала материализовываться высокая фигура. На балкон проникало слишком мало света, чтобы как следует рассмотреть очертания, темнота сливалась с темнотой. Фицрою казалось, что бледное, презрительно улыбающееся немолодое лицо и высокий чопорный воротник начала XX века витали в воздухе без поддержки.
— Он жалуется насчет театра, похоже имеет в виду не само здание, а всю эту штуку. — Грэхем махнул рукой в сторону сцены.
— Почему я его не слышу?
— Потому что вы не медиум. — Смотритель захихикал. — Держу пари, с таким ростом вы едва тянете на маленького.
[43]
Что? — В этот момент призрак нахмурился. — Кажется, он считает, что я храбрый, раз говорю с вами так, потому что вы обитаете во тьме. Господи, лапмы-то не горят. А кто тут не во тьме?
