– Германия? – спросила я.
– Его замок на Рейне.
Я подумала: «Где его игрушки?»
Старик уже опускал жалюзи:
– Я не доверял ему достаточно, чтобы сказать, – признался он. – И каким-то образом он должен был это чувствовать, не думаете? Он был теплым и ласковым, но не мог полагаться на нашу любовь. Это ведь понятно? Почему же еще он убежал с девушкой? Мы бы ее тоже любили. Со всеми малышами, с каждым.
Комната была мрачной, но пока он не проявлял желания оставить ее.
– Я не мог сказать ему, что он нам не родной.
– Понимаю.
– Нет, боюсь, вы не понимаете. Он был аборигеном. Понимаете проблему? Миссис?..
– Бобс.
– Миссис Бобс, зачем мне было удручать его этим, когда он так хорошо вписался? В Аделаиде? Я думал, что щажу его. Но затем он одарил бедную девушку черным ребенком. Что он подумал? Куда он делся? Мы видели ее потом, но его – уже нет. Все эти годы мы любили его, заботились о нем, и в то же время мы были термитами у основ его жизни. Мы разрушали его.
У него был испуганный, встревоженный, обвиняющий взгляд.
– Я бы хотела его вернуть, – произнесла я, думая, как бы все прошло, будь он еще нашим любимым штурманом, как необычно было бы увидеть воссоединение этой семьи.
– Тогда что это в коробке, и почему вы пришли сюда уличить меня? Я должен был сказать ему. Должен был найти его народ. Пришло письмо с расспросами, знаете, из Мардоварры. Честно, я не видел смысла. Ребенком с ним очень плохо обращались, знаете. Когда он появился у нас, он был ужасно болен. Он мог погибнуть. Правда. Я думал, зачем беспокоить его тем, о чем он не помнит?
– Это была та рана на плече?
– Ах, вы знаете о ней? Он не знал, откуда она у него. Мы придумали смешную историю.
– Но потом у него родился ребенок.
– Если бы только они не сбежали. Если бы я был там, если бы я был там. Что я натворил.
Он проводил меня назад через весь дом. У меня заканчивалось время.
– Мистер Баххубер, можно от вас позвонить?
– Я больше не священник. Когда людям нужен мой совет, они просто приходят. – И он улыбнулся, и я поняла, что не смогу вызвать такси.
Вернувшись в гараж, он поднял деревянный рубанок с картонной коробки:
– По крайней мере оставьте мне это.
Я подумала: «О боже, он рехнулся».
– Мистер Баххубер, это не Вилли.
– Как же это может быть Вилли? Это дитя.
– Да.
– Для ясности, миссис Бобс из Бахус-Марша, по закону я ничего не могу сделать для этого бедняги. У нас нет ни доклада коронера, ни свидетельства о смерти. Вы словно нашли его на дороге.
– Да.
– Мы совершали ужасные вещи, вы это знаете?
– Да.
– Не только немцы, вы понимаете.
– Да.
– Знаете, миссис Бобс, часто случалось, что член моей общины просил меня хранить какую-то вещицу, письмо, фотографию, которую ему не хватало духа выбросить, но он боялся, что семья найдет ее после его смерти. Много раз я принимал такую ношу.
– Да.
– Так что я сохраню вашу.
– Но это неправильно.
– Не существует ничего правильного, – сказал старик, – есть только много, много зол, и порой мы не можем сделать ничего лучше, кроме как молиться о прощении.
В сарае он выпил чай, не вспомнив, что налил его для меня.
– Видите ли, его сын нуждается в нем, – продолжил он. – Мальчик оторван от корней. Мать вышла замуж снова, за какого-то американца, черного, кажется, эдакого закоренелого холостяка. Правильно ли это? Лучший ли это выбор?
– Мистер Баххубер, простите. Мне нужно уходить.
Он не укорил меня, но склонил голову набок и нахмурился.
– У меня нет телефона, – сказал он.
– Знаю.
– Да, но подождите. У меня есть номер.
Я ждала. Я не могла опоздать. Он рылся на верстаке среди стружек, банок с гвоздями и обрезками дерева. Наконец достал плотницкий карандаш и написал им на обрезке бруса с желобком.
– Если у вас есть новости о нем, – попросил он, – сообщите мальчику или его матери. Так вы их найдете.
Я не хотела брать. Мне пришлось. Я должна была остаться с ним. Мне было пора. Я поцеловала его и почувствовала, как он напрягся.
– Простите, – извинилась я за нежеланный поцелуй, за все: мою грубость, невозможность остаться. Я уносила тяжкую вину по бетонной дорожке, назад на пустые улицы Пэйнхема, где наконец, задыхаясь, в панике, я дошла до автозаправки, и там, в грязном офисе, с дверью, измазанной жирными пальцами, обнаружила свою фотографию на стене, и толстая, вся в масляных пятнах женщина рада была довезти меня до старта. Затем она поцеловала меня, и я совсем не возражала.
4
Где бы он ни плавал: по Атлантике, северу Тихого океана, Берингову морю, – когда приходит время покинуть великие океаны и возвращаться домой метать икру, лосось способен найти дорогу назад к реке, в которой он родился. Считается, что он использует магниторецепцию (Он выходит вперед), чтобы определить местоположение своей реки, и когда он уже почти подплыл к ней, то переключается на обоняние, чтобы найти устье и затем район нереста, где был зачат. (Слушатели, заткните уши.) Даже бактерии могут обладать этой магической способностью превращаться в активные живые карты. В этих случаях бактерия демонстрирует поведенческий феномен, известный как магнитотаксис, при котором она ориентируется по магнитным полям Земли. (А вам нечего терять, кроме кашля курильщика.)
Разумно предположить, что Штурман Баххубер имел капельку магнитотаксиса в своих костях, но мой опыт предполагает обратное. Ибо я был случайно доставлен на мое место нереста и не видел, не обонял и не чувствовал его. Я понятия не имел об этом. Я был раздражен и обеспокоен этими уверенными отсылками к моей расе. Я боялся Картера и его рома. Опасался одиночества, пыли и грязи, разбитых красных дорог, начинающихся из зарослей спинифекса и акации, и кипящей почвы. Огромный дизельный генератор стучал всю мою первую ночь. Собаки никак не затыкались. Я крутился и вертелся, и комары кусали меня, и желудок бурлил, и я паниковал, что просплю и упущу свою поездку со школьным инспектором на «моррисе-майноре». Это не обсуждалось. Таков изъян в моем человечьем замесе – вечно бежать.
Но я не стану снова преподавать, по крайней мере не здесь, где меня будут держать в пыльной глинобитной «учительской резиденции», развалине первопроходцев с гофрированной крышей, наброшенной на обветренные стены. Дурных планов была уйма, но ни один не помог бы прогнать запах какой-то дохлой или подыхающей твари, змеи, наверно. Кто-то гневно кричал в ночи, затем какой-то дикий зверь царапал стену. Конечно, я хотел убежать.
