…Диковинный зверь горностай приятно согревал кожу рук. Тепло от натопленной печки разогнало сырость каменных палат, но тяжкая одышка всё равно не отпускала усталую грудь молодой женщины. Весна… Ни разу не пришлось ей радоваться этому благодатному времени после того, как она стала женой московского князя. Посвист стрижей в высоком голубом небе, розовые лепестки персиков и шепот морских волн, шершавые прикосновения серых камней пляжа к голой ступне. Далекое детство приходило с йодистым запахом моря, когда боярская девка приносила ей в светлицу медный таз с горячей водой, куда сыпали драгоценные кристаллы соли. И только так скрип внутри, чуть ниже горла, раздирающий изнутри её лёгкие, удавалось на время унять. Так что же было в ней не так, что светлый символ северной, диковатой, но доброй и прекрасной страны, белоствольная берёза, свадебным своим переполохом зеленоватой пыльцы травила княгиню, как ядом? София Палеолог, сидя за драгоценными манускриптами в тусклом свете восковой свечи, не могла догадываться, что спустя всего-то полтысячи лет в городе на речке Москве, где её супруг Иоанн Васильевич выстроит новую политику на востоке и победными вымпелами взовьет к небу ласточкины хвосты новых крепостных стен, мучающая её майская болезнь будет казнить миллионы… А называться будет по-гречески, на её родном языке. Alios — другой, epgov — действие, в сумме получается — аллергия. Да мало ли событий произойдёт до того момента, к которому она сейчас, выполняя свой долг хранительницы очага государева и народа его, протягивала руку с остро отточенным пером. Тайнописью медным кончиком по воску таблички, чтобы после монах перенёс всё сказанное на пергамен и запечатал в бронзовый цилиндр… Кирпич — остроумное решение. Вылепить его тут, у стен будущей твердыни, итальянцу Фиорованти проще, чем учить каменотёсов. Возводится быстрее, а внутрь ещё сырого керамического тайника можно запрятать всё, что угодно. И только посвящённый разгадает тайный код. Только тот, кто пройдёт по древней священной улице от греческой обители до свечки Христовой, устремлённой в самое небо… Сумею ли? Надо суметь сделать всё быстро и так ясно, чтобы воля и мольба её к потомкам были правильно поняты, истолкованы и исполнены. А физические муки, они как плётка. Подстёгивают, у них — своя роль, не разнеживайся, не расслабляйся.
А жизнь — она долгая, и болезнь отступит, едва красное лето вступит в свои права. Услышав в бронхах надсадный вой струн, княгиня снова тяжко закашлялась. Ничего, скоро это повторяющееся испытание уйдёт. Только бы не опоздал монах. Сейчас ей нужно силами своего рассуждения решить важную задачу. Когда наступит роковой день и час в истории человечества посчитали ещё там, при дворе понтифика. Но поймут ли в Московии далекие потомки цифирь важные даты, каковыми их почитали при боярине Данииле Холмском и хане Ахмеде? Не имея пророческого дара, мудрая племянница последнего императора Византии всё ж на основе полученных ею во время обучения при святом престоле обширных знаний, да ещё разнопёрого жизненного опыта не могла не понимать, что и язык, и прочие общепринятые вещи через века могут измениться неузнаваемо. Ей не дано было знать, что принятая с VII века византийская эра летоисчисления закончится 19 декабря 7028 года от сотворения мира росчерком пера первого и величайшего из проевропейских государей российских. Да и новый год будут считать не от первого сентября, когда природа щедра своими плодами, или же первого марта, с пробуждением её от зимнего оцепенения навстречу крепчающему солнцу, а посреди лютой зимней стужи. И не тогда ли, забыв значение суммы протяжённости лет посчитанных монахами библейских событий, 5508 лет, в тысяча семисотом году, история российская влилась в мировую, приняв летоисчисление новое, разбившее жизнь человечества на «опричь и после» рождения Христа?.. Боль в груди внезапно отпустила её… Вот оно!.. Не от даты сотворения мира надо отсчитывать нужную, и не от прихода мессии в мир. Ведь все эти вехи — суть игры людского разума. Но от события земного, очевидного и всяко памятного. Витая, червонно-алая с зелёным колонна у двери отразила солнечный зайчик сквозь наборное окно. Рынды во дворе пропустили кого-то к великой княгине без возражений… Монах. Наконец-то. Шевеля губами, она сжала бронзовое остриё и стала водить им быстрее. «К лету тяжкого стояния на реке Угре прибавь 538 лет. Не жди зимнего солнцестояния…». Когда, скрипнув, открылась низкая дверь, София уже встретила вошедшего гостя, стоя и нянча натруженные пальцы теплом высокой узорчатой печки. Из-под тёмного капюшона блеснули озорные агатовые глаза. Грек широко перекрестился на образа, обернулся к княгине, низко поклонился и протянул небольшой глиняный кувшин с узким горлом. В кувшине под алой печатью княжьей «пробы» что-то отчётливо булькнуло.
— Yasu, agape mu…ti kanis, vasilissa?
[10] Меня есть что порадовать тебе.
— Говори на родном языке, иначе мне придётся называть тебя агиос патрос. Что за лекарство ты принёс? Дорого ли пришлось отдать за смолу гор?
— Не беспокойся, медовая госпожа, — повернувшись спиной к свету, монах скинул с головы грубую ткань и показался во всей красе. Крепкий молодой парень с золотой серьгой в ухе, выдававшей киликийского пирата. Ровные белые зубы сверкнули в лукавой улыбке. — Тебе не придётся платить ни одной монеты. Это обычный русский напиток, каким поят всех в праздник.
— Ты смеешь смеяться надо мной? — в голосе княгини не было гнева, скорее удивление. Она взяла кувшин, сломала контрольную печать и налила в небольшой кубок из чеканного серебра с чернью. — Это же обычный квас.
— Послушай, София!.. — в манерах гостя уже не осталось вовсе ничего от иноческого смирения. — Этот напиток настаивается на солоде с добавлением хмеля, значит, успокаивает любое возбуждение. Твое естество враждует с дыханием берёз, а они примирят это. А пузырьки, что поднимаются наверх…
— Довольно. Если мне поможет русский квас, он примирит меня с русской берёзой. Подобное лечат подобным, так? — почти с нежностью глядя на то, как странный монах пожал широкими плечами, какие впору были бы лихому рубаке, женщина сделала небольшой глоток и прищёлкнула языком. — Ядрен. Ну а теперь — к делу. В Николиной обители ведь не только зелье мне искали, пузырьки в квасном сусле разводили, да твои дела ночные на золото меняли, ведь так, Петрос? Пока ты по земле бродишь, братия точно скучать не станет. На камне сём воздвигну церковь мою… Но ты не камень, ты человек воды. И верно ли, что тебя ещё и Искариотом прозвали, как того, кто получил мешок тетрадрахм? Нет более коварного имени, да и точнейшего предостережения тем, кто тебе рискнёт довериться. Но я рискую и выиграю. Таблички готовы.
— Веру предать — душу потерять. Я вор, но не враг себе. Отец Иосиф тоже готов выполнить всё, что ты велела, — став серьёзным, мнимый монах провёл ладонью по блестящим чёрным волосам, словно в задумчивости опёрся плечом о стояк печи, наклонился почти к уху госпожи, при этом на боку его что-то глухо звякнуло. Зашептал, — будущей ночью он перенесёт третью часть перевода пророчества святого Луки на пергамент вместе с тем, что ты передашь сегодня. Реликвии храма Иерусалимского уже в монастыре…
— Так ты их сам привёз со святой горы?… Неужели все?… — княгиня от волнения подняла руки к лицу. — Не опасно ли это, все три сразу?
