И быстро отдернула руку. Нет, мы это все уже проходили…
Он перехватил мою кисть и упрямо притянул ее к груди. Теперь побитый, недоласканный зверь требовал, чтобы его любили. Я спрятала улыбку за его спиной, в густой горячей темноте. В самом сердце счастья, на пороге сна. Крепко обхватив своего любимого зверя. Какой он все-таки смешной…
Красивый мужчина
— Я же говорила: красивый мужчина…
Я произношу это чуть насмешливо — и понимаю, что мой голос снова камнем проваливается в самый нижний регистр, а губы пробуют на вкус коварный яд змеящейся улыбки. У меня уже все хорошо. Я снова рядом со своим мужчиной. Самым красивым мужчиной…
Соловей собирался в Бункер как на бал. Весь следующий день он чистил перья… Птица за это время уже облезла бы! Я измучилась наблюдать, как этот дурно заштопанный Франкенштейн бережно и тщательно закрашивал в противоестественный мертвенный цвет и без того почти мертвецкие синяки под глазами…
Зачем? Какая разница? Разве это может иметь хоть какое-то значение — то, как выглядит красивый мужчина? Красивый мужчина может выглядеть уже как угодно…
— А я ведь ничего не знала…
Я осторожно тронула эту перетянутую струну, только когда убедилась, что тема не является запретной. Я вообще уже не представляла, как он будет в этот мой приезд общаться со мной. Его сакраментальное «Ты не можешь здесь остаться» я ожидала услышать уже вместо: «Здрасте»… Во блин, запугал бабу… Но утром он со мной заговорил с безупречной теплотой. А больше не с кем…
— Мне Тишин только вчера сказал… Вся моя истерика ему досталась… Но, представляешь, я все это время дома места себе не находила…
— Предчувствие?
— Я почти знала… Сережа, кто? — тихо, как бы невзначай, проговорила я. В поднятом на меня взгляде было слишком много тяжелой темноты, глухих, закрытых, в тугой клубок закрученных мыслей. И как-то слишком внимательно взгляд прочертил мое лицо…
— Да там, — на секунду увел он глаза куда-то в сторону, — пара каких-то скинов…
Имен он мне не назвал…
Потом однажды я слышала, как он говорил кому-то: «…с ними все ясно… Они в Самаре спровоцировали драку между скинами и нацболами, приехали в Нижний — там была такая же драка, приехали в Москву — там то же самое…»
— Я сначала не стал ничего предпринимать, — как-то противоестественно безалаберно поведал мне Соловей, — а потом начал их сажать за вооруженное нападение. Пришел в милицию с заявлением, что у них было оружие. И мне говорят: мы сейчас на тебя дело заведем за дачу заведомо ложных показаний. Я думаю: опа, пора сваливать. Сначала спрятался на квартире, а потом уехал на автобусе вместе с челноками…
— Я тут с Папой встречался… — загадочно обмолвился Сол.
— Ну и как? — мгновенно подобралась я. Папа там, наверное, уже ножи точит. Еще бы. Заговорщики в строю…
— Ну, все обсудили, до всего договорились. Хотят они союз оппозиции — ладно, пусть будет…
Ну, слава богу, а то ведь без твоего благословения Папе — труба…
Так, я не поняла, а что там с обещанным расколом?!
…И поставил аквариум на огонь
— Я поеду в гостиницу. Катя останется здесь… — Это он убегающему на концерт Rammstein мальчику-мажору Бегуну объяснял расстановку сил.
— А поподробнее? — не поняла я.
— Не надо тебе в гостиницу. Завтра прямо на съезд приезжай… А вот уже после съезда вместе поедем сюда… А пока — посидишь здесь в тишине, в одиночестве на природе, подумаешь. Попишешь… — как-то прямо-таки уж слишком дешево соблазнял он меня.
Кому попишешь, оперу, что ли?! Я относилась к этому «соблазнению» с изрядной долей сарказма. А ты не боишься, что я буду действительно просто сидеть? И не кинусь разгребать тот чудовищный… Чудовищную грязь, которую вы тут умудрились развести. За две недели так засрать дом! Уму непостижимо…
На кухне — классическое «время пить чай», чистой посуды — пара завалявшихся где-то в хозяйских запасниках тарелок. На горы остальной посуды — страшно взглянуть. Окаменевшее дерьмо мамонта… Еще страшнее смотреть на плиту. Сплошной слой черной, намертво пригоревшей грязи минимум в мой мизинец толщиной — этого достаточно, чтобы не отмыть плиту уже никогда. Ну как они так умудрились?!
Утром добавилось море собачьей мочи в коридоре. Как раз там, где под лестницей громоздится обувь. Кто-то выпустил эту нечисть из комнаты, но не открыл ей дверь на улицу… Дерьмо с лестницы Соловей еще утром убрал сам. Мы, все остальные, встали гораздо раньше Соловья и уже успели привыкнуть к тому, что оно там лежит. Хозяйка пусть приезжает — и убирает… «Футбольное поле» на втором этаже, казалось, превратилось в одну сплошную пепельницу. Никогда не знала, что окурков, смятых газет, пивных банок, вонючих очистков и объедков по всему полу могут быть горы. Так, чтобы через это уже нельзя было пройти… Охренеть. Диагноз: «Здесь живут нацболы»…
А теперь предлагалось жить мне…
Очень выгодно: запереть в хлеву женщину с патологической страстью к чистоте. Вот только она не настолько патологическая. И женщина, и страсть… И может быть, ты этого не знаешь. Но понятия «женщина» и «бесплатная прислуга» не обязательно должны быть тождественны…
Максимум, что я тогда сделала, — изобрела посудомоечную машину. Он посолил, поперчил — и поставил аквариум на огонь… Гору посуды с намертво присохшим жиром я сгрузила в ведро с водой, добавила «Фэйри» — и поставила кипятиться. То есть сделала только то, с чем можно было брезгливо справиться двумя пальцами. Теперь, когда им понадобится какая-нибудь ложка, им придется — ха-ха — нырять за ней в ведро и домывать…
Нина Силина из всех ведер для невымытой посуды признавала, помнится, только помойные…
Не, Сережа, я без тебя здесь ни на секунду не останусь. Нашел девочку. Я нутром чую подставу. Малейший намек на малейшую подставу. А уж после того, как кто-то обмолвился, что вечером собирался приехать Аронов…
И что он здесь увидит? Тонны окаменевшего дерьма — и я посередине всего этого великолепия. Как цветок в пыли. До кучи. Чтобы добить его окончательно. Или чтобы мы добили друг друга… Не, Сережа, не дождешься. Чтобы я, как глупая овца, покорно стала по полной программе огребать за чужое…
Глава 2
«В этом движении ничего не произойдет, за исключением того, чего хочу я»
Если Тишин сейчас выйдет из партии, получится, что захват Минюста и жертва, принесенная севшими ребятами, — все было напрасно. Громов — «тишинец», есть теперь такой термин. Он сел, чтобы поднять значение Тишина в партии…
Театр мимики и жеста
…Толпы панков-призывников в чудовищных красных футболках с огромной белой мишенью на животе и — масонской символикой посередине…
