Я почти со стоном медленно погрузилась в ванну, до краев наполненную кипятком. Какой кайф… Большего для меня жизнь сегодня уже не сможет сделать… И не сразу услышала звонок.
— Рысь, Голубович. Мы не договорились, что с талоном на завтрак?
— Я же сказала: позвони мне утром, разбуди, вместе пойдем…
— А, ну да…
Я усмехнулась. Господи, когда ж я перестану эпатировать людей? В высшей степени двусмысленно: спуститься утром на завтрак вместе. А мы ведь органически не сможем пройти так, чтобы хоть кто-нибудь нас не заметил… Сережа, ради бога, прости…
Ничего личного…
Я снова растворилась в своем кипятке. Какой-то странный звонок… Что-то это смутно напоминало. Слишком какая-то классическая получилась ситуация. Ушел, якобы что-то забыл, вернулся… Нет, ерунда, совпадение. И этому мужчине не надо было уходить, чтобы вернуться — и остаться…
Но уже не в этой жизни. Для меня все это теперь было настолько не актуально.
Я совершенно перестала быть женщиной. Я — чужая женщина. Почувствуйте разницу. Я-то ее чувствовала. И мне был к лицу мой статус. Хуже: это был мой выбор. Я могла общаться с кем угодно и сколько угодно. Я была за стеклом. Даже мужчина с титулом «самый идеальный» терял всякий смысл рядом с самым единственным… «Твоя честь — в верности…» Жена Цезаря вне подозрений…
Партсовет
На следующий день Соловей сказал, что не надо увлекаться сотрудничеством с другими партиями, иначе собственная «прекратит свое существование. Поэтому нам надо рассчитывать на свои силы.
И еще один вопрос. Вчера выбрали председателя партии. Но вчера забыли выбрать партсовет — реально действующий орган. Анатолий Тишин достоин быть в партсовете. Тишин зарекомендовал себя работой в партии, давайте выразим ему доверие…
Давайте выберем партсовет из тех людей, которым доверяют все участники съезда, и это должны быть люди, которые реально могут собираться каждый месяц в Москве. Я предлагаю выдать всем участникам бумаги, на которых каждый участник напишет три фамилии тех людей, которых он считает достойными. И двенадцать человек, которые займут первые двенадцать мест, станут партсоветом…».
И зал ведь проголосовал. Что было ключевым моментом…
Он спустился со сцены, стараясь не привлекать к себе внимание во время чужого выступления, проходя мимо, сжал мое плечо. Выждав несколько секунд, я пошла следом, размытым взглядом держа сразу всех людей, мимо которых он проходил. Вот ведь, нельзя отпускать одного… «Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих. На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею»…
Тайная вечеря
«Сокамерник» Голубовича слил мне его с потрохами. Сдав номер комнаты его подельника Николаева, к которому Алексей отправился после съезда. Я подняла трубку.
— Господина Голубовича я могу у вас найти?
— Господа в Париже остались…
Алексей не сразу подошел к телефону, я успела подумать: «Господа нацболы. Если вы не в состоянии выносить вежливое обращение, то почему вы думаете, что я буду терпеть вашу грубость?»
— Алексей, меня все покинули. Можно к вам?
— Ладно, заходи. Господин Соловей будет рад тебя видеть… Опа… Я прикусила губу. Я, кажется, попала… Попала в цель… Нет, Алексей Владимирович, господин Соловей не обрадуется. Ты ему сейчас большую свинью подложил…
Вот так, используя Голубовича как самый лучший на свете таран, я совершила свой «прорыв»: за его спиной пробралась-таки на их тайную вечерю. Сколько Соловей от меня их разборки ни скрывал…
Могу, когда хочу. Проходимец повышенной проходимости…
…Тишин и Соловей сидели в креслах у левой стены, вокруг стола расположились Голубович, Николаев, не идентифицированная мной шушера помельче. Если упомянут Соловей, значит, здесь пили…
Я пристроилась в сторонке. Итак, я своего все-таки добилась. Я наконец-то из первых рук узнаю, что же у них тут происходит. Очень уж мне этого хотелось…
Ну и змею ты, Сережа, пригрел. А я вползла сюда как змея. Просочилась. А кто бы мне стал препятствовать? Женщина главного зачинщика, центральной фигуры… Жена Цезаря вне подозрений…
…Правда, если цитировать библейский сюжет про Тайную вечерю, было не так просто определить, кто, кого и как предал.
С позиций официальной доктрины самым верным было запустить сюда отравляющий газ. И Соловей был абсолютно прав, что не брал меня с собой в эту гостиницу. Именно на случай отравляющего газа. Но журналист свою судьбу все равно найдет…
А вот внутри фракции отношения выстраивались запутаннее и сложнее. И мне все больше казалось, что здесь в любого можно ткнуть пальцем и процитировать: «…и Иуда, что и предал Его…»
Его — это значило: Соловья.
— Тишин, почему ты молчал? Почему вы все промолчали?!
Соловей был единственным, кто вообще теперь имел право голоса. Потому что он единственный в ответственный момент свой голос подал. Все же остальные уже так натренировались за сегодня молчать в тряпочку, что лучше бы они и дальше вовсе не раскрывали рта… Соловей мог предъявлять им теперь все, что считал нужным. И он действительно предъявлял.
Ответил Голубович:
— Меня Анатолий перед самым началом выловил в фойе — и сказал, что все отменяется. Я готовил большую речь…
— Тишин, что за х…я?!
Тишин… Если бы кто-нибудь другой выглядел так же, сероватой тенью неясно выделяясь на фоне обоев, я бы сказала, что он спекся…
— Меня держат за горло моими показаниями… А мне нельзя сейчас выходить из партии. У меня сын сидит, друг сидит…
— Да какие показания?! — взвился Соловей. — Нечего им тебе предъявить, нет у них на тебя ничего! Ты не говорил ничего, что и без того все знали — и о чем все болтали!
— Однако считается (голоса у тени было — пятая часть от голоса Тишина), что Лимонова арестовали именно после моего допроса…
Здесь Голубович перетянул на себя весь разговор, вскочив и начав расхаживать у окна, едва помещаясь в крошечном пространстве.
— Я был в Москве, когда все это началось. И я видел, каким Анатолий возвращался с этих допросов. Он приходил после шести часов там, падал мертвый, утром поднимался и шел опять. Как на работу… Я знаю, как прессовали Тишина. И он никого не сдал. Я хочу, чтобы все меня слышали…
Я тяжело посмотрела на него. Ты услышан…
— И сейчас, перед съездом… — я единственный раз в жизни видела, чтобы Тишин вдруг отвел свои разящие наповал глаза, — мне прямым текстом сказали, чтобы я не вздумал выступать. Иначе меня объявят врагом партии…
