4. Отмена антинародного закона 122 «О монетизации льгот».
5. Снятие политической цензуры с телеканалов.
— Через час после начала акции, — следовала новая сводка, — к гостинице прибыла большая группа сотрудников спецслужб. Они предложили участникам акции добровольно спуститься вниз, национал-большевики ответили отказом и еще раз изложили свои требования, в первую очередь настаивая на освобождении нацболов-политзаключенных. Подъехавшие вслед за силовиками альпинисты МЧС сумели снять нацболов со стены гостиницы «Россия». Участники акции — Евгений Логовский из Арзамаса и москвичка Ольга Кудрина — были доставлены в отделение милиции при гостинице, туда же переместились сотрудники спецслужб. Поздно вечером прокуратура возбудила против Кудриной и Логовского уголовное дело по статье 330 УК РФ «Самоуправство». Максимальное наказание — до пяти лет лишения свободы…
Соловей внимал молча и только гораздо позже изрек:
— Я понял, что такое постмодернизм… Это фикция вместо функции. Топор из поролона… Так вот, НБП и все ее акции с захватами, приковываниями — это фикция. Поролоновый топор…
Про захваты — это хорошо. Говорит тот, кто знает…
— А как надо?
— Я не знаю…
Ну и что от тебя толку?..
— …В партию приходят люди и говорят: пошлите меня на дело, за которое меня посадят… — продолжал Сол дрейфовать по собственным мыслям, наверное не слишком замечая, что произносит их вслух. Единственный раз я слышала у него интонацию такого оцепеневшего шока…
Аппарат Тишина
Вот этого я вообще не поняла.
Соловью был нужен имплант, аппарат Елизарова. И уже даже были деньги. То его летнее бабло все-таки не все еще кончилось. И эту дрянь теперь надо было просто купить. А у нас, сами понимаете кто был «наш доктор» и вообще человек грамотный, мобильный и вменяемый. В отличие от некоторой, кто, как конь Холстомер из книжки, умела перемещаться теперь только взад-вперед по Ленинскому проспекту. От больницы до Марии Ульяновой… Вот Тишин и взялся за покупку этой железячки.
И забил.
Не забыл.
Забил…
Время поджимало. На Соловья уже наезжали врачи: где эта твоя дрянь? А что он скажет? Что он звонит другу, а друг его вообще не слышит?! И дрянь не везет?! Это была уже паника. Ему сказали: еще пара дней, и операции не будет, загипсуем тебе ногу, как есть, и ходи потом на ней как хочешь. Раньше, он мне сказал, с такими переломами вообще ампутировали…
Тишин железку купил.
Но не привез.
Он делал газету…
Было седьмое число. Последний срок операции — 8 мая.
…Я ждала утра, проспать было нельзя, я неизбежно отключилась, но проснулась вовремя, чтобы успеть к открытию метро. Будильника не было, я просила Кирилла меня разбудить, но он тоже не мог так рано встать…
— О, Рысь, а ты еще ни разу не дежурила! — обнаружил он накануне. — Давай садись завтра…
— Завтра Соловью делают операцию.
— Ну и что, не тебе же…
Знаешь что. Я желаю тебе, чтобы тебя сбила машина. А твоя баба в день операции дежурила в Бункере…
…Вот не проснись я тогда… Рано утром я была на Юго-Западной, там в каком-то «белом гетто» теперь гужевался весь бомонд. Понять, кто только что встал, а кто еще не ложился, можно было, только зная род деятельности каждого. Высушенный Тишин делал газету — предыдущий день для него еще и не думал заканчиваться. Эвертон, выспавшийся и красивый как бог, вывалился из ванной — и увидел привидение.
— Рысь, а ты откуда, с антресолей?!
Это был бы еще не худший вариант…
…Автобус, метро, автобус, сквер, подъезд, лифт… Я влетела в коридор, распахнула дверь. Кабинет забит врачами…
— Могу я увидеть… — Я назвала фамилию. Чуть ли не Калашников… Я там жила безвылазно — а врача не знала…
— У нас планерка… У вас что-то срочное? Голову кому-то пришить?..
— Соловью сегодня делают операцию, мне сказали, вы ждете вот это…
Когда я выкладывала на стол этот «аппарат Калашникова» с винтиками в тоненьком пакетике, это был уже артефакт…
— Нацболы! — взвыл врач. — Сколько можно ждать! Вы ничего не можете сделать нормально!!!
…Откуда цинк?..
Петух вообще еще не крякнул, когда я ледяным тоном отрубила:
— Я не имею к партии никакого отношения… Мне сказали, вам нужна эта вещь, я ее привезла…
Без пятнадцати девять врач пробормотал «извините…», в девять за Соловьем пришли…
…Его приволокли обратно — он вращал огромными, как плошки, глазами.
— Лежал, слушал, как они там что-то сверлили, пилили! — в каком-то обалдении и эйфории говорил он.
Скоро начался отходняк…
Обезболивающее — все за свои деньги. Хорошо, они были… Как такое возможно, чтобы аптека вообще не работала? Через Нескучный сад, через мост, к сакральной для нацболов «Фрунзенской», в дежурную аптеку — только там купила… В палате была пустая кровать — в противоположном углу от Соловья, ночью я отлично поспала, под утро они меня хором еле дозвались, когда ему понадобился укол. Не исключено, терпел до последнего… Связи с сестрой в палатах нет, двойные двери, ходячих — никого. Когда он там горел, они… я не знаю, как они справились. Они там все курили, я постоянно проветривала, однажды ушла — не закрыла окно, и все, хана, всю ночь никого не дозовешься. Как не вымерзли? Меня можно было привлекать за покушение… Счастье, что наступили праздники, врачей не было, анархия, все эти выходные я прожила в палате. Рядом с ним. 9 мая целый день слушали по радио военные песни…
Я шла к Бункеру, передвигаясь как под толщей воды. Тишин разговаривал во дворе с девушкой очень маленького роста с толстыми косами. У меня в глазах стояла оцепеневшая прострация, устремленный в никуда взгляд выхватывал перед собой кусок размытого пространства размером с амбразуру, и собеседник в этот просвет попадал лишь эпизодически. Двоих одновременно я точно охватить уже не могла…
Буржуй — тот подход к Бункеру «просчитывал», его слово. Для него это превращалось в целую разведоперацию с тщательной проверкой и отсечением хвостов.
— Если я тебя увижу еще раз, я тебя убью… — проникновенно пообещал он случайному человеку, вдруг встреченному им в жизни второй раз подряд. Мы-то с ним знали, где здесь зарыто слово «лопата». Самая удачная шутка — это когда ты вообще не шутишь…
А я ходила «как под толщей воды»…
— О, познакомься, это Анна Петренко, — прервал сам себя Тишин, и я медленно перевела-таки взгляд в ее глаза с изрядной долей испуга — ей ли чего-то пугаться?! — устремленные на меня снизу вверх. Это был максимум того, как я могла приветствовать после освобождения знаменитую нацболку…
