Я спала всего два часа. Рухнула вообще без ног. Но когда проснулась, мои разбитые ступни были в идеальном состоянии! Единственное, что я ощущала, — это противоестественная легкость в ногах. Фантастика!
— Женя, патентуй диван…
…Теперь у нас с этим диваном была своя страшная тайна. Я знала, как им пользоваться. Вряд ли сам хозяин владел этим секретом. Не выдавая врагам своей тайны, я, выключив свет, скользнула на уже пристрелянное место. Мои ребра ловко распределились по ребрам жесткости дивана и вошли в пазы чуть ли не с характерным щелчком, как конструктор. Я залегла как зверь, прильнув к бархатной обивке. Все, я в домике. Хрен меня теперь отсюда выкуришь… Вот такой вот аншлюс, захват хитростью и коварством Lebensraum — чужого жизненного пространства…
Народ, похоже, прочно засел на кухне. Приезжий, не включая света, вошел неслышно и долго возился в темноте, все никак не мог устроиться, мучительно ворочался где-то там на полу.
— Послушай… — глухо проговорил он вскоре. — Иди сюда…
Что и требовалось доказать…
Я чуть улыбнулась, чуть качнула ресницами тьму. Правильным людям очень легко друг с другом договориться…
— Ты иди сюда…
Ну вот и все. Договорились…
Он прошел в темноте — надвигающийся черный силуэт на фоне окна — и поднял меня на руки с прочно оккупированного мной убитого дивана. На мгновение я повисла совершенно безвольно — как хитрая лиса, притворившаяся мертвой. И тут же быстро обвила его руками, спрятав чуть смущенную улыбку на его плече. Немыслимо шикарном широченном каменном плече… Боже мой, какой мужик… В таких дозах это почти смертельно…
Он по-звериному, чуть нервно, как свою горячую кровавую добычу, складировал мои кости в дальнем углу на полу и прочно загородил мне собой выход. Замечательно. А дальше что? И главное, как он себе это представляет? Доски пола мгновенно впились мне в кости сквозь тонкое покрывало…
— Я не могу спать на полу! — взмолилась я. Ночь на этих чудовищных досках рядом с этим мужиком грозила превратиться в ночь между раем и адом… — Я здесь умру за ночь…
И я жестоко вернулась на отвоеванные себе останки дивана. Просто нестерпимая стерва… Говорят, женщина должна оставлять простор для завоевания. Мой простор для завоевания был уже такого масштаба, что я стала абсолютно самодостаточной…
Я хотела спать, и у меня было уже припасено лично для себя единственное в доме удобное местечко…
Буду кобениться — он меня придушит…
Но я делала только то, что хотела сама. Ему пришлось подчиниться. Этот лютый мужик покорно поплелся за мной…
Его ребрам диван достался во всей его убийственной многогранной красе…
Предложение, от которого она не сможет отказаться…
Если бы он еще мог не мучить меня…
Это был слишком длинный день. Еще полчаса назад я скользила по поверхности за счет собственной невесомости. Но сейчас ноги подломились, и я мучительно рушилась в темный колодец сна.
Но меня не выпускали, требовательно тянули обратно. Причиняя боль безвольно повисшему сознанию. Когда нет ни сил открыть глаза, ни возможности наконец забыться. А с каким наслаждением я растворилась бы сейчас в руках такого мужика. Не терзай меня, позволь мне уснуть рядом с тобой…
Каждое его прикосновение к моей коже невыносимо царапало воспаленный мозг, как наждак, проехавший по открытой ране. Голова разламывалась изнутри, и из самой глубины тяжелой мутью поднималось жесточайшее отторжение. Всего. Он был нестерпимо нежен. Но я только беззвучно стонала про себя: «Спать… спать…» И мечтала забыться хоть на секунду…
— Да мне даже не столько этого всего надо… — с какой-то горечью вдруг бросил он. — Мне человеческого тепла надо…
Он проговорил это глухо. Слишком глухо. Слишком много хриплых искажающих помех забыв вычистить из голоса на этих словах. И весь тот ад, что стоял за этими словами… это все теперь начало медленно рушиться на меня…
И я очнулась. Я в упор взглянула на него сквозь почти слепую, непробиваемую темноту. Вот такие слова я способна услышать. Кажется, этот человек умеет правильно подбирать слова. Кажется, это правильный человек…
Я осторожно приблизилась губами к его уху, краем глаза, сквозь ресницы, продолжая чуть настороженно держать его взглядом. Меня пугает, когда такой огромный человек вдруг говорит таким тоном. Как будто опасная трещина пошла по каменной глыбе… Осторожно коснулась его пальцами: молчи, все знаю сама…
— Знаю, знаю… Я все знаю…
Осторожно спрятала лицо у него на плече, ресницами различая в темноте только настороженный жар чужого тела.
Пацан, прости… Я неподатлива, как черный угорь. Я в слишком тугой жгут скрутила своенравие и гордость. Я никогда не буду просто чьей-то добычей. Ко мне не подойдешь, не напоровшись на холодный взгляд. Минимум на взгляд… Слишком рассудочный, слишком оценивающий. Я мгновенно взовьюсь на дыбы, если почую хотя бы возможность того, что что-то может пойти наперекор моей воле. Нет, я сама буду подбираться к тебе, сужая круги. Медленно сканируя, стоишь ли ты вообще хоть капли тепла. Рядом со мной невозможно мгновенно отогреться. Вряд ли рядом со мной вообще может быть по-настоящему тепло. Что бы ни разгоралось у меня внутри. И, растревоженное, горело потом долго и необъяснимо упорно. И уже без тебя… Я не способна на мимолетные отношения, если я остаюсь с мужчиной, я остаюсь навсегда… К сожалению.
Я не буду принадлежать человеку, пока его самого не сделаю моим. Но чтобы меня так приручали? Какой выдержкой, какой силой надо обладать, чтобы действовать так осторожно? Чтобы не обидеть ни вздохом? Не спугнуть ни единым движением ресниц? Но шаг за шагом смять, стереть с лица земли пространство для завоевания, превратив его в собственное жизненное пространство, властно заполонить своим нашествием и реальность, и подступающий сон. И заслонить собой все. А потом — вытеснить все, что осталось…
На тяжесть усталости тонкой отравой наслаивалась острая легкость скользящих прикосновений, возникающих из ниоткуда, из темноты. Когда уже невозможно отличать, сон это или… Но даже во сне так не бывает… Когда рассыпается связь с реальностью, растапливая настороженность и холод, и ты рушишься все глубже в провал между реальностью и сном. Все глубже — с каждым его прикосновением. Все глубже — растворяясь в нем. Все глубже — безнадежно увязая в перевернутой, растрескавшейся реальности полусна, полусчастья. Теряя последние представления о грани между сном и явью. Все больше доверяя темноте. Видя только его. Во всем мире видя и чувствуя теперь только его…
А на самом деле — просто блистательно плюя на тех, кто имел неосторожность оказаться сейчас рядом, устроившись спать на полу. Было за кем последовать в этой циничной манере…
